Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Полковник посмотрел на Филомено блестящими лукавыми глазами. Розовые его щеки раздулись в широкой улыбке восточного идола, пузатого, прожорливого и хмельного.

— А неужто ты всерьез верил в право личной неприкосновенности? Еще могу прибавить одно: если дона Роке засадят в Санта-Монику, то солнечный свет он увидит ох как не скоро! То, что народ за него, — ничего еще не решает. В армии у него сторонников мало, а победить на президентских выборах с помощью одних индейцев нельзя. Я решил перейти на сторону революции, и об этом пронюхали. Вот почему, не дожидаясь ареста и расстрела, я срываю с себя маску. С тобой вместе мы можем свернуть шею Бандерасу! В военном деле ты профан, и советы специалиста тебе пригодятся. Хочешь быть моим адъютантом? Распорядись, чтобы служанка мигом нашила тебе галуны капитана.

Филомено Куэвас ухмыльнулся. На смуглом его лице резко выделялся орлиный нос, зубы по-волчьи оскалились, топорщились черно-бурые усы, на переносице срослись густые брови. Роста он был высокого, фигура дюжая и складная.

— А что, Домисьяно, если мои пеоны не пожелают признать в тебе начальника и, вместо того чтобы подчиниться, еще возьмут да расстреляют тебя?

Полковник отпил отце глоток и грустно поморщился:

— В твоем положении, Филомено, легко издеваться над несчастным беглецом, и это нехорошо.

Филомено продолжал озорничать:

— Домисьяно, я готов признать твои заслуги и назначить трубачом, если, конечно, ты хоть капельку знаком с нотами.

— Брось свои шутки, друг мой! Легко обижать беглеца. Но подчиненным твоим я никогда не стану. Давай уж лучше простимся! Надеюсь, что хоть коня и опытного проводника ты мне дашь? Да и немножко денег не мешало бы на дорогу!

Продолжая улыбаться, Филомено Куэвас дружески положил руку на плечо полковника:

— Не сердись, Домисьяно. Поговори-ка сперва с моими пеонами: если они захотят тебя своим командиром, пусть будет по-ихнему. Я уступлю. Договоримся так: первые походы совершаем вместе, а там видно будет, вдруг поссоримся.

Полковник ла Гандара расставил ноги, напыжился и, подражая тону Филомено, насмешливо проговорил:

— Как могу я оспаривать у такого благодетеля пулю индейца? Ты их хозяин, ты платишь им деньги, и потому только ты вправе вести их на самоубийство. Оставь же свои шуточки, вели дать мне коня, и я поскакал, ибо если меня тут настигнут — не миновать нам обоим Санта-Моники! Люди Бандераса уже напали на мой след!

— Пусть только сунутся сюда! Найдется кому нас предупредить. Выступая против тирана, я знаю, на что иду, и врасплох захватить себя не дам.

Полковник одобрительно улыбнулся:

— Значит, можно еще раз глотнуть? Расставить дозорных в нужных местах — признак настоящего вояки. Поздравляю, Филомено!..

Проговорил он все это с бутылкой у рта, беззаботно вытянувшись в хинокале и выпятив круглый живот тибетского божка.

Прохладный полумрак дома огласился веселыми звонкими детскими голосами. Расстегивая на ходу пряжку мантильи и все еще пребывая под впечатлением только что виденного таинства, на террасе появилась жена Филомено в окружении стайки ребятишек. Полковник ла Гандара, широко раздвинув ноги, храпел в хинокале. Его шарообразный живот античного Вакха содрогался в торжественном ритме испускаемого им трубного храпа. Хозяйка удивленно взглянула на мужа:

— А это что еще за архангел?

— Бежал сюда от властей. Если верить ему, то попал он в немилость к Бандерасу и его разыскивают жандармы.

— А сам где ты был? Я глаз не сомкнула, ожидая твоего возвращения.

Филомено напустил было на себя суровость, но уже через секунду его оливково-черные блестящие глаза озарились ласковым мягким светом.

— Знаешь, Лаурита, из-за тебя и из-за наших детей я стал плохим патриотом! Последний индеец в лагере повстанцев больше любит и куда больше делает для своей родины, чем Фило-мено Куэвас. Вместо того чтобы на время пожертвовать интересами семьи, я довольствуюсь жалкой ролью сочувствующего противникам тирании. И все оттого, что я боюсь ваших слез. Самый ничтожный борец, открыто перешедший к повстанцам, может служить мне укором. Защищая свободу, они рискуют имуществом и жизнью, я же вместо того зарабатываю деньги выгодной торговлей. Вчера ночью я видел, как вели в наручниках дона Роке. И если теперь я не возьмусь за оружие и останусь в стороне, то, значит, я презренный, бессовестный трус. Я решился, Лаурита. Не надо плакать!

Филомено умолк, и черные его глава снова засверкали орлиным блеском. Лаурита, прикрыв глаза платком, безвольно припала к плечу мужа. Полковник, вытянув вперед руки, зевал. Алкогольный туман еще не развеялся, и ла Гандара не сознавал тяжести предстоящего похмелья. Увидев хозяйку, он вскочил с плетеного кресла и, шутливо вытянувшись во фрунт, приветствовал ее нетвердым жестом новоявленного Марса и Вакха одновременно.

Чино Вьехо, старый индеец, управляющий, подал знак своему хозяину. С террасы, из-за забора виднелись головы двух взнузданных лошадей. Обменявшись какими-то словами, хозяин и слуга вскочили верхом и рысью направились в поле.

Не мешкая долго, почтенный гачупин отправился в полицию. Там, следуя практическому совету племянника, он скрепил свой донос кольцом низкопробного золота с фальшивым камнем, которое по самой щедрой оценке не стоило и десяти соль. Полковник-лисенсиат Лопес де Саламанка поблагодарил гачупина за верность гражданскому долгу:

— Ваше доброхотное содействие нашему сыску, дон Кинтин, весьма трогает меня. Благодарю вас за достойнейший поступок, за то, что вы соблаговолили явиться сюда и сообщить нам весьма ценные сведения. Надеюсь, вам не трудно будет еще кое-что уточнить. Знавали вы раньше женщину, которая принесла вам кольцо? Любое указание, касающееся ее местопребывания, очень бы облегчило ее поимку. Кажется несомненным, что бежавший виделся с этой женщиной уже после того, как узнал про ордер на свой арест. Как вы думаете, он прямо отправился к ней?

— Возможно!

— Или вы допускаете, что встреча была случайной?

— Трудно сказать!

— Где живет индианка, вы знаете?

Почтенный гачупин притворно задумался:

— Нет, где она живет, мне неизвестно.

Стремясь обезопасить себя от возможных неприятностей, почтенный гачупин явно хитрил. Он боялся, что, если он будет запутываться все больше и больше, в конце концов откроется его проделка с заложенным кольцом. Полковник-лисенсиат пристально, с подозрительной и ехидной улыбкой разглядывал его в упор — неизменная уловка всех полицейских дознавателей истины. Ростовщик струхнул и уже внутренне проклинал Мелькиадеса за его совет: