Сигрид Унсет - Фру Марта Оули

«Пока я был здоров, я работал как вол, – объяснил Отто. – И совесть мне вполне позволила поехать в санаторий, когда Хенрик предложил мне это, но я отнюдь не намеревался целый год находиться в одном из наших самых дорогих санаториев».

В ответ на это я чуть было не призналась ему во всем, все это было так ужасно. И мне ничего не оставалось, как согласиться с ним, я предложила, чтобы мы сняли квартиру за городом и там я смогла бы ухаживать за ним так хорошо, так хорошо… Одному Богу известно, как я умоляла Отто согласиться. Я была просто одержима порывом что-то сделать для него, и он был очень тронут, плакал, положив голову мне на плечо и беспрестанно гладя мои щеки и руки. Но он не соглашался из-за детей – бедненький мой, он не осмеливался вести прежнюю семейную жизнь. Ужасно было видеть, как он напуган, страдает и цепляется за жизнь.

Но он все же поехал со мной из санатория и три недели пробыл дома. Я была так рада его приезду, потому что далее находиться одной было невыносимо, но, боже мой, как все это было ужасно. Видеть, как он боится заразить детей, в то время как он тянется к ним, а они тянутся к нему.

Каждый день он ходил в свою контору, а возвращаясь, беспрестанно рассказывал о Хенрике, приводил его к нам то к обеду, то к ужину. Хенрику это тоже было тяжело, что служило для меня утешением. Я чувствовала себя такой несчастной, наедине с собой я постоянно размышляла о том, не поседел ли Хенрик за последние два года, но ни малейших признаков перемены в нем после его поездки в Англию я не заметила.

Сейчас Отто в Грефсене, по возвращении туда у него открылось сильное кровохарканье, и потому он лежит в постели.

После окончания каникул я получила место в своей прежней школе. Конечно же, я была несказанно рада этому. Теперь и я, и дети почти полностью сможем существовать на мое жалованье безо всякой помощи со стороны фирмы. С другой стороны, я уже отвыкла ходить на службу, за последние годы у меня сложилась привычка большую часть времени проводить дома.

Честно говоря, я предпочла бы просто сидеть целые дни в кресле, предаваясь своим размышлениям, мне и в самом деле боязно снова приступать к работе.

В тот самый вечер, когда было решено, что Отто снова поедет в санаторий, в детскую, где я находилась в это время, пришел Хенрик.

«Пока Отто болен, давай постараемся вести себя так, как будто между нами ничего нет, Марта, – сказал он. – Это просто необходимо».

Ничего себе, такого, как Хенрик, следует повесить.

Завтра Осе исполняется годик. Этот год был самым длинным в моей жизни. Меня мучает совесть перед моей малышечкой, мне кажется, я не была хорошей матерью для нее, впрочем, как и для троих старших. В последнее время они отнюдь не получали от семьи то, на что имели полное право.

Милые мои детки, я возьму себя в руки и сделаю все, чтобы дома вас окружал только солнечный свет, улыбки и ласковые слова. В последнее время все – увы! – разладилось. И не потому, что мальчики подросли и не подходят ко мне приласкаться, как прежде, когда в послеобеденное время я собираю их всех вокруг себя; они уже больше не прижимаются к моей груди своими головками и не ссорятся из-за того, кто будет ближе к мамочке. Я страшусь завтрашнего дня. У меня нет денег на традиционный шоколад для детей. Эйнар и Халфред подходили ко мне и просили помочь вытрясти деньги из копилок. Они хотят купить подарки нашей крошке. Я старалась изо всех сил выглядеть спокойной, чтобы они не заметили мое состояние, но они все равно заметили и ушли прочь такие грустные. Бедняжки… Ко всему прочему завтра мне предстоит поездка к Отто.

Сегодня день нашей свадьбы.

Троих старшеньких я взяла с собой, просто не отважилась ехать одна. Я заметила, что сегодня Отто не очень-то обрадовался, что я привезла с собой детей. Шел проливной дождь, и, по мнению Отто, хотя бы по этой причине их было совершенно ни к чему брать с собой. «Хорошо ли они одеты? Пощупай у них ноги – не озябли ли? А как ты сама, Марта? Милая моя, дорогая, будь очень осторожна, ведь ты понимаешь, как это важно. Ради бога, смотри, чтобы никто из вас не простудился».

Отто встал с постели и сидел в кресле. Всякий раз, когда я смотрела на него, я была готова разрыдаться, ведь он совсем исхудал и одежда прямо-таки болталась на нем. Он пытался говорить о чем-то со мной и детьми, но беседа не клеилась. Эйнар, Халфред и Ингрид сидели опустив голову, каждый на своем стуле. Мы собрались выпить немного вина, чокнулись, и тут Отто взял мои руки в свои и тихо поцеловал их. «Спасибо, Марта, милая», – это единственное, что он сказал мне, я расплакалась, а тут и Ингрид подняла крик и спрятала лицо у меня на груди. Я взяла ее на руки и прижала к себе, чтобы успокоить. Когда я вновь взглянула на Отто, он сидел, откинувшись в кресле с закрытыми глазами, у губ залегла скорбная морщинка.

Понемногу распогодилось, и детей можно было отослать в парк. Из окна были видны три маленькие фигурки, которые трусили по березовой аллее. «Зачем же ты все-таки привезла их сюда, Марта, – упрекнул меня Отто. – Не очень-то веселое место для них!»

Я ничего не ответила.

«Невеселое место для детей», – повторил он раздраженно.

Пожалуй, самым грустным во всем этом был тот болезненно-раздраженный тон, каким он произносил эти слова. Когда он был здоров, подобный тон никогда ему не был свойственен.

"Нам с тобой надо было предвидеть это еще одиннадцать лет назад, – сказал он тихо. – Если бы мы все это предвидели, тебе бы не пришлось оказаться в положении матери четверых детей, у которой муж калека.

Да, как все это не похоже, Марта, на то, что мы ожидали от будущего года. Помнишь, – сказал он, сжимая мне руки так, что стало больно. – Одиннадцать лет назад в тот же самый день… Как быстро пролетели эти годы, Марта, милый мой дружочек. Ты ведь понимаешь, как много значишь для меня? Как я благодарен тебе за все".

Снова пошел дождь, и дети вернулись из парка. Было уже поздно, и с вечерним обходом пришел доктор. Когда мы собрались уходить, Отто притянул к себе детей: «Надеюсь, что вы все это время вели себя хорошо. Никогда, никогда не огорчайте маму, дети. Ты слышишь, Эйнар, ты самый старший, запомни, что папа говорит тебе, всегда будь добрым и хорошим мальчиком, всегда старайся ради мамы и младших, и ты, Халфред, мой малыш».