Эдгар По - Сердце-стукач

Он бил все быстрее и быстрее, и громче и громче с каждым мигом. Ужас старика, ДОЛЖНО БЫТЬ, перешел все границы! Стук становился громче, повторяю, громче с каждым мгновением! — вы ведь не теряете нити, верно? Я уже говорил вам, какой я нервный — ну, так оно и есть. И в тот миг, в самый мертвый час ночи, среди внушающего трепет безмолвия старинного дома, этот нечеловеческий звук пробудил во мне ничем не сдерживаемый ужас. Еще несколько минут я держался изо всех сил, оставаясь недвижным. Но стук становился все громче, громче! Я думал, его сердце лопнет! И вдруг меня охватила паническая мысль — да ведь сосед же его услышит, этот стук! Час старика пробил! С диким воплем я отворил фонарь и впрыгнул в комнату. Он один раз душераздирающе вскрикнул — один только раз. В одно мгновение я стащил его с постели на пол, и придавил сверху тяжелой кроватью. А затем ликующе улыбнулся тому, что дело наконец сделано. Но еще долгие минуты его сердце стучало тем самым «укутанным», глухим звуком. Впрочем, это уже не беспокоило меня; его уже невозможно было услышать сквозь стену. Наконец, оно перестало. Старик умер. Я вернул кровать на место и проверил труп. Он был как булыжник, мертв как булыжник. Я положил ладонь ему на сердце и держал так долгие минуты. Пульсации там не было никакой. Он был мертв как булыжник. Его глаз больше никогда меня не побеспокоит.

Если вы все еще думаете, что я сумасшедший, то перестанете думать так дальше, когда я расскажу вам, какие меры предосторожности я предпринял для сокрытия тела. Ночь была на исходе, и я работал быстро, но тихо. Первым делом я расчленил труп. Я отрезал его голову, потом руки, а затем и ноги.

После этого я поднял три половицы в его спальне и поместил все между перекрытиями. А потом вернул доски на место, да так искусно и ловко, что никакой человеческий глаз — даже ЕГО глаз — не мог бы заметить, что что-то не так. И замывать было нечего — ни пятнышка, ни малейшего следа крови. Я очень тщательно за этим присмотрел. Ничего из кадушки и не брызнуло — ха! ха!

Когда я завершил свой труд, было где-то четыре утра — еще темно как в полночь. А как колокол отзвонил четыре, кто-то постучал во входную дверь. Я пошел открывать с легким сердцем, — а чего мне было ТЕПЕРЬ бояться? Вошли три человека, и представились, весьма учтиво, офицерами полиции. Сосед, видите ли, услышал посреди ночи жуткий крик, поднялся, заподозрив неладное, и сообщил в полицейский участок, так что они (полицейские) уполномочены обыскать помещение.

Я улыбнулся — ведь ЧЕГО мне было бояться? И предложил джентльменам войти. Кричал, объяснил я, я сам — во сне. И упомянул между прочим, что старик в отъезде. Я провел своих гостей по всему дому. Предложил им искать везде — искать ХОРОШЕНЬКО. Я привел их, в конце концов, и в ЕГО спальню. Показал им все его кубышки, спокойно, без волнения. Восторгаясь собственным самообладанием, я принес в комнату стулья и просил их ЗДЕСЬ отдохнуть от трудов их праведных, а сам в лихом озорстве от чувства своего полнейшего триумфа, поместил свой стул точнехонько над тем местом под полом, где схоронил труп жертвы.

Полицейские были совершенно удовлетворены. Мои МАНЕРЫ, с какими я держался, их убедили. Я был невероятно спокоен. Они расселись, и так как я отвечал им с полным дружелюбием и поощрял их, они и сами разговорились о совершенно задушевных частных вещах. Но, долго ли, коротко ли — я стал чувствовать, что устаю, слабею, захотел, чтобы они исчезли. Голова моя заныла, в ушах зазвенело, а они все сидели, все болтали. Звон делался все отчетливей: я заговорил без остановки, чтобы избавиться от этого ощущения, но звон не стихал, а становился все четче, определеннее — пока я наконец не понял, что звенит он отнюдь не только у меня в ушах.

Бесспорно, я ОЧЕНЬ устал; но заговорил еще бойчее, еще громче. А звук все нарастал — и что мне было делать? Ведь это был НИЗКИЙ, ГЛУХОЙ, БЫСТРЫЙ СТУК — КАК ОТ ЧАСОВ, ОБЕРНУТЫХ В ХЛОПОК. Я начал терять дыхание, а полицейские ничего не замечали. Я заговорил еще быстрее, еще неистовей, но шум все нарастал. Я вскочил, заспорил о каких-то пустяках, что-то доказывал, взяв высокую ноту и энергично жестикулируя, а шум продолжал нарастать. Ну ПОЧЕМУ ЖЕ они не уходят? Я мерил шагами пол, носясь взад-вперед и словно бы раздраженно топал, поглядывая на этих парней, а звук все нарастал. О Боже! что я МОГ поделать? Я исходил пеной — я ревел как зверь — я ругался на чем свет стоит! Я раскачивал стул, на котором сидел, стучал им по доскам пола, но шум нарастал, перекрывая все это и продолжая расти. Он становился громче — громче — ГРОМЧЕ! А эти парни все болтали в свое удовольствие, и улыбались. Разве возможно, что они не слышали? Всемогущий Боже! — нет! нет! Они слышали! — они подозревали! — они ЗНАЛИ! — они насмехались над моим ужасом! — вот что я понял, и в чем до сих пор уверен. И что угодно — все было б лучше этой страшной пытки! Все было б милосердней такого издевательства! Я больше был не в силах выносить эти циничные всезнающие усмешки! Я почувствовал, что вот-вот заору, или умру! — и сейчас же! — опять! — ну! громче! громче! громче! ГРОМЧЕ!..

— Злодеи! — завопил я, — хватит притворяться! Признаюсь в содеянном! — отдирайте доски! — вот здесь, здесь! — это стучит его чудовищное сердце!

перевод: В. П. Космолинская, февраль-март 2001