Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Настоящей-то ночи на Севере в это время года еще нет. Едва фиалково-темно-лиловое пианиссимо умолкает, перейдя в глубоко чувственную паузу, как уже первая скрипка утра пробуждает высокую звучную мелодию. Не отсутствует при этом и аккомпанемент. Понуждаемые страстью, взмывают в воздух жаворонки, и сотни пичуг щебечут так, что, кажется, грудь их разорвется — все-то тельце птицы величиной с большой палец мужской руки…

Нет ночи, но не очень-то и хочет спать тот, в ком укоренилась привычка многих поколений к условиям Севера, будь то птица, домашнее животное или человек. Когда Ялмари Сюрьямяки вернул кобылу Оллилы обратно в Мюллюнийтту, та вовсе не отправилась сразу спать, а принялась бодро щипать травку, то и дело поднимая голову, поглядывая по сторонам и пофыркивая.

И когда Ялмари повесил сбрую обратно на тот самый можжевеловый колышек, с которого давно, очень давно снял ее, в окошке домашней пекарни показалось добродушное лицо служанки Эмми — а как же, она должна была засвидетельствовать, что невезение преследовало Ялмари до самого конца.

Нет, сон — дело десятое в это время года.

С веранды бабушкиной половины сошла сначала Хелка и за нею Арвид.

Отвезя доктора, они на обратном пути обменялись лишь несколькими фразами.

— До чего же чистое и красивое это дитя, — сказала Хелка мягко и мечтательно.

— Да… и мать тоже, — отозвался Арвид. — Удивительно, как хорошеет женщина в такие моменты. Та женщина, похоже, и всегда красива, но заметила ли ты, каким благородством и чистой одухотворенностью сияло ее бледное лицо? На всем свете нет прекраснее картины, чем святое материнство. Это особенно бросается в глаза в счастливый период младенчества, но иногда и позже, когда дитя уже говорит и ходит. Я видел когда-то молодую мать, взгляд которой, кожа, да и весь ее облик выражали совершенную девичью невинность.

— Это делает честь ее мужу, — сказала Хелка, и в голосе звучали согласие и нежность.

Вот и все, что было сказано на обратном пути. Затем Хелка поспешила в дом, и Арвид последовал за нею, так что он опять мог наблюдать ее походку. Ничего не сказав, Хелка удалилась в свою комнату и оставалась там долго. Однако же Арвид был совершенно уверен, что она еще выйдет.

И она вышла — теплое, как бы вопрошающее сияние было в ее глазах, лице, во всем ее существе.

Арвид первым очнулся от того состояния легкой, кратковременной дремоты, в которое оба они погрузились. Он даже видел что-то вроде сна — или, вернее, он все время сознательно наблюдал за этим видением. Там были земля и солнце, которые сияли друг другу, были пахарь и сеятель, но это было как бы единое целое, и земля имела цвет человеческой кожи, и ее холмы, ложбины между холмами напоминали тело женщины…

Солнце светило в лицо Арвида, пронизывало закрытые веки. На его руке лежала прекрасная голова спящей любимой женщины, которая лишь теперь, к этому моменту столь расслабленная, он чувствовал это — действительно принадлежала ему, была ему отдана. Он легонько сдвинул с ее виска коричневую прядь и затем долго и спокойно целовал; кожа пахла любовью.

Женщина открыла глаза, посмотрела на мужчину — своего мужчину — и сказала слабым голосом:

— А я так же красива, как та молодая мать, о которой ты давеча рассказывал?

Ответа, выраженного словами, не последовало.

— Смотри, как еще прекрасно утро, когда весь дом спит. Но теперь начнется будничная неделя с ее работами, заботами, напряжением.

— Красиво и это.

— Да, красиво — красивее всего, когда человек облагораживает мир. Посмотри на это старое, переходящее по наследству хозяйство здесь вокруг нас; сколь мощен дух его, и оно как бы независимо от людей, которые нынче живут тут и живы-то его дарами. По-моему, эта старая невестина светелка — святилище, атмосферу которого не хотелось бы нарушать ни низкими мыслями, ни вульгарным словом. У меня такое чувство, что теперь больше нельзя оставаться тут, что мне следовало бы встречать начинающиеся будни где-то в другом месте. Я думаю покинуть дом, прежде чем он проснется.

— Я последую за тобой куда угодно; последую за тобой сегодня и всегда. О-ох, как мне вынести это… это… не знаю, как и назвать. Знаю только, что все, что было до сих пор, было для этого — все, все.

— Ну что же, тогда — в путь. А на эти две ночи пусть опустится занавес сказки. Если когда-нибудь опять приедем в эти комнаты, они будут для нас местом воспоминаний, с которым не будет связано ничего низкого и пошлого. Если нам и предстоит пережить такое, то пусть это случится с нами в других местах.

Они отправились в путь — их дорогу освещало утреннее летнее солнце.

«Аамулехти» — выходящая в Тампере на финском языке влиятельная ежедневная газета. (Здесь и далее примеч. перев.) .

Кансакоулулайнен — ученик народной (начальной) школы.

Мийна Силланпяя — мать писателя.

На период летних отпусков штатных репортеров и корреспондентов редакции нанимают временных сотрудников — молодых людей, пробующих силы в журналистике.

Землячество выходцев из губернии Хяме.

«Ууси суометар» — газета, одна из крупнейших в Финляндии, впоследствии переименована в «Ууси Суоми».

19 января — день Хейкки и Хенрика.

Попурри — финский танец из четырнадцати и более фигур.

«Будем веселиться, покуда…» (лат.) — зачин средневековой студенческой песни.

Т. Т. Р. — финская аббревиатура от названия Рабоче-крестьянской партии.

Имеется в виду пастор Нюман — герой повести Марии Йотуни «Простая жизнь».

Передвижная школа по начальному обучению грамоте была организована церковью и Финляндии до учреждения народной школы.

Капланд — старинная мера площади, равная 154,3 м 2.

Альстрём, Розенлёв — крупные финские акционерные общества.

Армас (фин.) — милый, дорогой, любимый, прелестный. Используется как мужское имя.

Шюцкор (по-фински suojeluskunta) — полувоенная организация, нечто вроде сил самообороны или национальной гвардии. Запрещена в Финляндии в конце 1944 г.

«Из Кивеннапы» — ходячее финское выражение, означающее «из очень далеких мест», «из глуши». Кивеннапа — местечко в Карелии (сейчас за пределами территории Финляндии).

День всех святых отмечается в субботу между 31 октября и 6 ноября как день поминовения всех святых и мучеников.