Эрнст Вайс - Бедный расточитель

— Я с особым удовольствием отдам вам эту роскошную вещь. Вы оставите задаток, а остальное внесете в рассрочку.

Как раз в эти дни заработок мой был очень велик. Я купил кольцо, и радость, которую оно вызвало, была неописуема. Даже жена моя радовалась. По дороге на виллу Юдифи она приставала ко мне с просьбами о новой меховой шубе, ее старая, действительно, очень износилась и вытерлась на швах, но когда мы возвращались домой, она нисколько не упрекала меня в мотовстве. Я был весь еще погружен в мысли о моей маленькой Эвелине, которую я увидел впервые после долгой разлуки — очаровательную и очень недоступную.

В ближайшие дни заработок мой, к сожалению, был меньше, чем я надеялся, мне снова нездоровилось, колено распухло и мешало мне во время операций, меня изнурял кашель, и к девяти часам вечера я чувствовал такую усталость, которая обычно наступала только к одиннадцати. Я не смог сделать в срок даже первый взнос. У меня были большие расходы на мальчика, ему нужен был новый костюм и пальто, еще большие на двух младших сестер, и я должен был подарить шубу жене, чтобы не возбуждать ее ревности. Правда, эта шуба стоила только ничтожную часть того, что стоило кольцо, — весной меха всегда очень дешевы. Но долги росли, и летом мне пришлось написать моему старому другу Морауэру и попросить у него денег. Он выслал их немедленно. Этот долг был первым, который мне удалось возвратить, ибо здоровье мое, слава богу, немного окрепло и я снова мог работать почти так же, как прежде.

Профессор предостерегал меня. Но что бы он сделал на моем месте? Я откровенно поговорил с ним. Он понял все. Я обязан был работать ради других, да и ради себя тоже, чтобы избавиться от чувства одиночества и бесполезности. Я никогда не думал, что мне будет так не хватать ребенка. Может быть, я слишком привязался к малютке. О том, чтобы жить снова вместе, покамест нечего было и думать. Профессор посоветовал мне ограничить до минимума общение с младшими братьями и сестрами. Я вынужден был последовать его совету, хотя мой брат Виктор, во многом, но, к счастью, не во всем, мой портрет, любил меня и восхищался мною. Я этого не заслуживал, да и не хотел. В любви, то есть в любви ко мне, я никогда не чувствовал недостатка. Но я сам хотел любить и обладать любимым, а это уже миновало, может быть, навеки, а может быть, я надеялся, только на время. Профессор с его рентгеновским снимком не мог лишить меня этой надежды. И разве она была недостаточно скромной?

Жить снова вместе с подрастающим, восхитительным существом, с Эвелиной, воспитывать дочь женщины, которую я любил, люблю и буду любить вечно.

Так прошло лето. Я отослал семью в Пушберг. Сам я остался в городе. Я работал не меньше, чем всегда, количество пациентов, страдавших болезнями глаз и позвоночника, не уменьшалось и летом. Зато мне не приходилось разговаривать дома. Я был один. Я думал о минувшем, и это было очень приятно.

Осенью этого года я закончил «Очерки о злокачественной глаукоме». Я прочел группе студентов, среди которых было несколько иностранцев, так называемый подготовительный курс: «Руководство к исследованию глаза зеркалом». Зимой мне предложили заведование отделением в одной из городских больниц в фабричном районе. Но мне пришлось отклонить это предложение, иначе я вынужден был бы отказаться от частной практики. Это напомнило мне случай с пилигримами, так потрясший меня, когда я был мальчиком. Но я стал теперь беспристрастнее, я относился к отцу объективно. Правда, он был тогда совершенно здоровым, не сломленным человеком, и у него был только один ребенок. Я никак не мог назвать себя здоровым, и мне приходилось заботиться не только об отце, матери и жене, обо всех моих братьях и сестрах, но еще и о сыне, немного и о старике тесте в Пушберге (табак для трубки), об Эвелине. Юдифь была богата, но она потребовала от нас плату за содержание Ниши. Проценты с состояния Эвелины мы не получали, все денежные переводы из Польши были запрещены. И прочее и прочее. Мой великолепный подарок, ценное кольцо, произвел на Юдифь лишь мимолетное впечатление. Она стала, скупой, она заставила некогда щедрого Ягелло соблюдать экономию, да к тому же еще и трудиться и возможно быстрее продвигаться по службе, и, вероятно, его семейный очаг на красивой вилле возле энергичной супруги не всегда казался ему уютным. Юдифь забрала в руки все; Во время очень тяжелых родов она храбро отказалась от хлороформа, чтобы не повредить ребенку, и благополучно родила близнецов. Это были мальчики, слабенькие, но все же здоровые. Юдифь сама их кормила и теперь сблизилась с моей женой, которая была образцовой матерью и с наслаждением родила бы семерых. Дружба эта меня радовала.

Но я уже не чувствовал себя хозяином жизни, как прежде. В воздухе нависало что-то жуткое. Беспокойство не покидало меня даже во время самых тяжелых и ответственных операций. Неудачи при столь обширной практике были неизбежны. Они случались редко, реже, быть может, чем у моих коллег или некогда у отца. Но они каждый раз невероятно меня угнетали.

Отец теперь был почти всегда весел. Он вернулся к детской вере. Я — нет. Меня часто занимали вопросы смерти, жизни, бессмертия. Я не так любил зримые науки, как некогда отец. Но науки незримые требовали покоя, мира, тишины, а их у меня не было. Я обещал жене навестить весной сына в день его пятнадцатилетия. И я радовался этому с самого Нового года, года, в котором мне должно было исполниться тридцать пять лет.

Осенью мой сын ушел из духовной семинарии и начал обучаться столярному делу у моего тестя. Мне очень хотелось определить его в художественное ремесленное училище в Инсбруке. Это было бы такой радостью для моей жены. Я хотел, чтобы она перестала наконец смотреть на себя как на бедную служанку, сын которой может стать только простым ремесленником. Валли и я часто сидели до поздней ночи над расходной книгой, над тетрадью с доходами от моей практики и над бесконечными счетами, к которым присоединились еще ежемесячные счета от ювелира. Мы не могли обременить себя новыми расходами.

Со времени моего детства, или, точнее говоря, со времени нашей великой размолвки из-за дорогих уродливых галстуков, из-за неоправданной покупки маринованных огурцов и спрятанной в печке научной книги — и все это разом, — да еще из-за безвозвратно утерянных золотых!! — словом, с тех пор мы с отцом никогда еще не жили в таком мире и согласии, как в последние месяцы. Он даже предпочитал теперь мое общество обществу своего зятя, Ягелло, который подпал окончательно под башмак жены. Она правила его домом с тремя детьми, то есть близнецами и моей Эвелиной, точно так же, как жена моя правила нашим домом и всеми нами.