Нелсон Олгрен - Рассказы

Фэнси вытер руки кухонным полотенцем и попробовал извиниться:

— Венера, да я пошутил!

— Дай бог, чтоб так, — сказала она, выплеснула пиво на стойку, которую он только что помыл, и ушла.

— Этой-то какая шлея под хвост попала? — спросил старина Б.

— Злая из-за чего-то, как мегера, — уклончиво ответил Фэнси, тщательно вытирая стойку. И зачем ее нелегкая принесла?

— Люди просто не знают моего Малютку, — жаловалась Венера билетерше из «Парижа». — Он и медяка паршивого ни у одной женщины не возьмет, он не из таких. А те, кто тут ошивается и болтает всякое, — им невдомек, как Малютка может сильно обидеться. Им невдомек, какой он чувствительный. Не знают, какой он гордый. Я вот что тебе скажу, пупсик: такого гордого на всей земле не сыщешь, так-то!

Билетерша, казалось, не слушала. Она обнаружила в кассе излишек в шестьдесят центов и испытывала приятное чувство оттого, что сама не заметила, как кого-то обсчитала.

Но слышать-то она все слышала.

Безногому не нужно было брать деньги у женщин. Он был человеком многих дарований и неистощимой изобретательности. Такого виртуозного карточного шулера не нанял бы сдавать колоду ни один местный притон, потому что все лохи сразу отодвигались от стола, как только к нему подсаживался Малютка. Его ни разу ни на чем не поймали, но лохи всегда чувствуют неладное, даже когда не могут объяснить, что именно их беспокоит.

— Ты слишком хорошо знаешь свое дело, — предостерег его старина Б. — Не хотелось бы тебя тут застукать на жульничестве, даже в «орлянку». Мне нужно беречь клиентов. Они сюда приходят выпить, подраться и закусить хорошими бретцелями.

В подтверждение своего доброго отношения он придвинул Малютке миску свежепосоленных бретцелей и даже опустил ее пониже, чтобы калеке не пришлось подниматься с тележки.

— Я знаю, Малютка, это нелегко, — посочувствовал ему старина Б. — Тебе не хватает роста, чтобы промышлять в трамвае или дотянуться до ящика кассы. Хотя, если б кто-то подсадил тебя в окно, ты смог бы, наверно, пошарить в сумочках этих артисток.

— Я такими делами не занимаюсь, братец, — гордо ответил Малютка. — Это все просто подлое воровство.

Так что человек он был исключительно добродетельный и своей единственной добродетели придерживался твердо: ни один мужчина не смог бы его обвинить в том, что он когда-нибудь взял у женщины хоть грош — будь то обманом, силой или обольщением.

Зато он был толковым механиком и мастером по срочной переделке угнанных машин.

Он так проникновенно читал проповеди, что даже забулдыги не разбегались после раздачи пончиков, а на тех, кто пробирался к дверям, он обрушивал такие проклятья, что они покорно семенили обратно.

Он умел намешать пойло, от которого человек вырубался через минуту, или такое, что не берет целых пять часов.

Он продавал наводку на запаленную лошадь, а через час, после того как она выбывала из игры, надувал того же простака еще раз.

Он никогда не искал глазами часы, потому что чувствовал время. Часов не носил, но время определял с точностью до двух минут, днем и ночью, в дождь, в туман, в снег и в солнечный денек.

Он мог определить вес человека, едва коснувшись его одежды, и ошибался не больше, чем на килограмм. Он редко нуждался в деньгах и тратил их так беспечно, что, если вдруг оказывался на мели, дружки подозревали, что он темнит.

— Малютка всегда при деньгах, — негодовали они и принимались швырять в него плевательницами. Он весело увертывался, их раздражение ему льстило. Но если кто-нибудь пробовал дать ему пинка, он хватал своими ручищами ногу обидчика и безжалостно ее выворачивал до тех пор, пока человек на оказывался на полу в беспомощных корчах.

— Поглядите-ка на него, ребята! — фыркал Малютка, катаясь по дуге взад-вперед на безопасном расстоянии от рук своей жертвы. — Извивается, как свинья!

Метание плевательниц на время прекращалось.

Потому что на полу он был смертельно опасен. У него были плечи профессионального борца, и он действительно когда-то занимался борьбой.

— Довелось мне встретиться когда-то с Льюисом Душителем, — рассказывал он. — Дело кончилось тем, что Льюис применил свой удушающий захват, но я от него освободился, а вот он из моего нельсона вырваться не смог. Были времена, сам Збышко не мог вырваться из моего нельсона.

По ночам Малютка отстегивал ремни на бедрах, одним прыжком оказывался в кровати и принимался разбрасывать вокруг себя деньги, словно куриный корм.

— Считайте, ребята! — кричал он. — Считайте все!

В день он зарабатывал от десяти до двадцати долларов продажей туалетной воды, которую сам разливал по флаконам. Девицы из кабаре предпочитали эту воду самой лучшей парфюмерии Скиапарелли только потому, что это был его товар.

А еще он получал какое-то странное удовольствие, когда обгонял на улице хромого или одноногого.

— Смотри, как я сейчас сделаю этого калеку на деревяшке, — хвастался он, резко брал с места и вихрем, чуть не спихнув инвалида с дороги, проносился мимо него. Останавливался как вкопанный, разворачивал тележку и с вызовом ждал, как тот отреагирует, если отреагирует вообще.

— Я могу все, что может любой здоровый мужик, — говорил он всем здоровым мужикам. — Каждого из вас могу перепить и избить. Назови любое дело, и я сделаю его лучше тебя.

Казалось, он боялся только одного: что его сочтут неполноценным. Он так привык отстаивать свои права, что каждый рассвет воспринимал как начало нового испытания, необходимость доказывать себе, себе и другим, что Малютка может все.

Выкуривая по утрам первую горькую сигарету, он яростно настраивал себя перед новым днем: никому не уступать и никого не щадить, как никогда не щадили его.

— Не ввязывайся в историю из-за этой девчонки, — посоветовала ему в тот жаркий августовский вечер уборщица, перебирая связку ключей. — У мальчишки длинный язык, но он еще мальчишка и зла никому не желает.

— Какой мальчишка? Какая девчонка?

— Не прикидывайся, что ничего не знаешь, когда весь дом об этом судачит.

Малютка направился в ее сторону, уборщица невольно попятилась к выходу. Она уже взялась за ручку двери, но он вцепился ей в запястье и выкрутил так, что ключи упали на тележку.

— Нечего злобиться! Отдай ключи. Венера ему сказала, что платит тебе, чтоб ты ее трахал. Это она сама мне сказала, — уборщица вышла и хлопнула дверью.

Венера отдыхала. Через пятнадцать минут на нижнем этаже начинался ее номер в стриптизе; она лежала в темноте одна, когда услышала, как он по-кошачьи царапается в дверь. Не успела она встать, как Малютка оказался в комнате; она зажгла маленькую лампочку над кроватью. Заслоняясь рукой от света, Венера сделала вид, что недовольна бесцеремонным вторжением, хотя на самом деле всегда была рада его видеть. Он подъехал вплотную к кровати, его кудлатая голова оказалась на подушке, и Венера прилегла рядом, чтобы смотреть ему в глаза. Это были львиные глаза, подсвеченные желтыми искорками.