Оноре Бальзак - Физиология брака. Размышления

Мы подумывали о том, чтобы устроить небольшой запасник тысяч на сто особей и поместить туда женщин, оказавшихся в промежуточном положении, например вдов, но в конце концов решили не мелочиться.

Доказать верность наших расчетов не составляет труда; достаточно одного-единственного рассуждения.

Жизнь женщины разделяется на три совершенно различных периода: первый начинается с колыбели и кончается, когда девушка вступает в брачный возраст, второй отдан браку, третий настает, когда женщина достигает критического возраста и Природа довольно грубо напоминает ей о том, что пора страстей миновала. Эти три сферы существования, будучи примерно равной протяженности, позволяют нам разделить исходное число женщин на три равные части. Ученые могут считать как им заблагорассудится, мы же полагаем, что из шести миллионов женщин треть придется на девочек от одного года до восемнадцати лет, треть – на женщин не моложе восемнадцати лет и не старше сорока и треть – на старух. Причуды же общественного состояния разделили два миллиона женщин в возрасте, пригодном для замужества, на три категории, а именно – тех, которые по причинам, названным выше, остаются в девицах, тех, чья добродетель мало тревожит мужей, и, наконец, на тех супруг, которых насчитывается примерно миллион и которыми нам как раз и предстоит заняться.

Таким образом, из наших довольно точных исчислений вытекает, что стадо белых овечек, предмет вожделений всех волков, насчитывает во Франции от силы миллион.

Просеем этот миллион, и без того являющийся плодом тщательного отбора, сквозь еще одно сито.

Чтобы вернее оценить, сколько мужей могут доверять своей жене, допустим на минуту, что весь миллион дам грешит адюльтером.

Нам тотчас придется сделать исключение прежде всего для юных особ, вышедших замуж совсем недавно, – логично предположить, что хотя бы какое-то недолгое время они не станут нарушать клятву верности; положим, что таких у нас найдется пятьдесят тысяч.

Еще пятьдесят тысяч придутся на больных. Называя столь скромную цифру, мы сильно льстим несовершенной человеческой природе.

Иные обстоятельства, говорят, разрушают власть мужчины над женским сердцем; женщинам случается дурно выглядеть, пребывать в печали, ждать ребенка: исключим из общего числа еще пятьдесят тысяч.

Мысль об измене не поражает сердце женщины мгновенно, как пистолетный выстрел. Даже если некто пленяет ее с первого взгляда, в течение какого-то времени она всегда борется сама с собой, чем несколько уменьшает общее число супружеских неверностей. Ограничив плод этих внутренних борений всего пятьюдесятью тысячами верных жен, мы рискуем оскорбить целомудрие французской нации, от природы столь воинственной и столь склонной к борьбе, однако мы вправе предположить, что иные больные женщины принимают любовников вперемешку с успокоительными микстурами, а иные дамы в положении рассеивают меланхолию иных холостяков. Таким образом, мы не оскорбим целомудрие тех, кто сражается за свою добродетель.

По уже названной причине мы не осмеливаемся поверить, будто женщина, брошенная любовником, отыскивает ему замену hik et nunc [4], однако этот разряд, естественно, менее многочислен, нежели предыдущий, и, по нашему убеждению, состав его не превышает двадцати пяти тысяч дам.

Итак, теперь, когда после всех вычетов у нас осталось восемьсот тысяч женщин, нам предстоит определить, многие ли из них покушаются на святость брака.

Кому бы не хотелось пребывать в уверенности, что эти дамы добродетельны все до единой? Разве не представляют они собою цвет страны? Разве не восхищают, не пленяют, не поражают все они красотой и юностью, разве не воплощаются в них жизнь и любовь? Вера в их добродетель – своего рода общественная религия, ибо они составляют украшение светских гостиных и славу Франции.

Следовательно, наша задача – выяснить, сколько в полученном миллионе порядочных женщин и сколько – женщин добродетельных?

Две эти категории и способы их определения достойны отдельных глав, которые послужат приложением к главе, прочитанной вами только что.

В предшествующем Размышлении мы показали, что во Франции имеется примерно миллион женщин, обладающих правом внушать страсть, которую светский человек может без стыда выставить напоказ или с удовольствием скрыть. Именно на этот миллион нам предстоит направить свет нашего Диогенова фонаря, дабы определить число порядочных женщин, живущих в нашем отечестве.

Для начала сделаем кое-какие отступления.

Двое хорошо одетых и обутых в превосходные сапоги юношей, чей стройный стан и гибкие руки приводят на память «барышню» мостильщика улицы, встречаются однажды утром на бульваре, напротив прохода Панорамы. – «А, это ты?» – «Да, дорогой мой, это я собственной персоной!» И оба принимаются смеяться с более или менее умным видом, смотря по характеру шутки, открывшей беседу.

Оглядев друг друга с придирчивым любопытством жандарма, держащего в памяти приметы преступника, убедившись в том, что перчатки и жилеты у обоих безупречны, а галстуки повязаны с должным изяществом и что удача их не покинула, они отправляются на прогулку, и, если встреча произошла у театра Варьете, можно быть уверенным, что, еще не достигнув Фраскати, юноши обменяются лаконичным вопросом, вольный перевод которого гласит: «Итак, на ком мы сегодня женимся?»

Как правило, женятся всегда на хорошеньких.

В лабиринте парижских улиц речи прохожего обрушиваются на всякого столичного пехотинца, словно пули в день битвы; кому не доводилось ловить на лету какое-нибудь из этих бесчисленных слов, замерзающих в воздухе, как о том написано у Рабле? Впрочем, большинство людей ходят по улицам Парижа так же, как едят и живут – бездумно. На свете мало талантливых музыкантов, опытных физиогномистов, умеющих распознать, в каком ключе написаны эти разрозненные мелодии, какая страсть за ними скрывается. О, эти блуждания по Парижу, сколько очарования и волшебства вносят они в жизнь! Фланировать – целая наука, фланирование услаждает взоры художника, как трапеза услаждает вкус чревоугодника. Гулять – значит прозябать, фланировать – значит жить. Юная и прелестная женщина, долгое время пожираемая глазами пылких прохожих, имеет больше прав на вознаграждение, чем хозяин харчевни на то, чтобы требовать двадцать су с лиможца, чей открытый всем ветрам нос унюхал питательные ароматы. Фланировать – значит наслаждаться, запоминать острые слова, восхищаться величественными картинами несчастья, любви, радости, идеальными или карикатурными портретами; это значит погружать взгляд в глубину тысячи сердец; для юноши фланировать – значит всего желать и всем овладевать; для старца – жить жизнью юношей, проникаться их страстями. Так вот, возвращаясь к решительному вопросу, который задал один из наших героев другому, – каких только ответов на него не случалось услышать в Париже художнику-фланеру?