Франц Верфель - Песнь Бернадетте

Все быстро встают и цепочкой тянутся в монастырскую церковь на утреннюю общую молитву. После нее мать Энбер или одна из пожилых монахинь кратко рассказывает о каком-нибудь эпизоде из жизни Иисуса, об уставе их монашеского ордена, о монашеском обете или о стремлении к совершенству. И вот уже священник, служащий мессу, подходит к алтарю. После этого все причащаются. Затем хором поют молитву в честь Пресвятой Девы. Бернадетта всей душой любит эту молитву. Потом следует завтрак, и начинается трудовой день. Бернадетта с радостью выполняет работу, так похожую на ту, что делала ее мать. Она ходит по воду. Чистит картошку и свеклу, моет салат. Картофель, салат и свекла так реальны. От них веет влажным ароматом земли. Так пахла земля в Бартресе, если зарыться лицом в траву. После обеда опять молитвенное пение хором. Потом мать Возу собирает послушниц для серьезной беседы, которую проводит либо в присутствии всех, либо — гораздо чаще — индивидуально, с каждой из новеньких отдельно. Эти собеседования затрагивают те проблемы нравственного образа жизни, на которые не распространяется тайна исповеди.

— Дорогая моя Мария Бернарда, очищение души, к которому мы обязаны стремиться, затрагивает, как вам известно, и наши достоинства, и наши пороки. О каком из ваших пороков мы беседовали в последний раз? Помогите мне вспомнить.

— Мы говорили о том, что я считаю себя особенной, отличной от других…

— И что дает вам право все еще считать себя особенной, отличной от других, дочь моя?

Бернадетта, понурившись, как некогда в школе, отвечает:

— Я все еще считаю себя выше других, потому что мне явилась Дама.

— После решения, принятого епископом Тарбским, вы можете спокойно называть ее не Дамой, а Пресвятой Девой, дорогое мое дитя. И как же вы боретесь со своей гордыней? Осознали ли вы никчемность восторженных оваций, некогда предназначавшихся вам?

Бернадетта поднимает мгновенно сверкнувший взгляд.

— Я никогда не придавала им значения, мать-наставница.

— Это неправильное возражение, Мария Бернарда, — говорит наставница, нарочито мягким тоном подчеркивая бесконечность своего терпения. — Мы ведь уже не раз беседовали о дерзком характере таких возражений. Я была бы рада услышать другой ответ.

Бернадетта вновь опускает голову.

— Я осознала ничтожность оваций, мать-наставница, — говорит она.

— И какую же епитимью наложили вы на себя, дабы сломить собственную гордыню?

Бернадетта, немного подумав, шепчет:

— Вот уже несколько дней я стараюсь держаться подальше от послушницы Натали.

— Гм, гм, это очень похвально, дорогая дочь моя, — кивает мать Тереза. — Вам следует еще больше ограничить общение с послушницей Натали, которую я очень ценю. Я боюсь, вас привлекает в этой послушнице ее мирское очарование, ведь девушка она миловидная и веселого нрава. Это простительно, дорогое мое дитя, и я вас ни в чем не упрекаю. Кроме того, послушница Натали — натура податливая, и это льстит вашему собственному властолюбию и строптивости. Скажите сами, Мария Бернарда, не проявляли ли вы всегда строптивости по отношению к другим людям?

— Конечно, мать-наставница, я проявляла строптивость по отношению к другим людям.

— Тогда, наверное, стоило бы выбрать для общения послушницу с более жестким и волевым характером. Что вы сами об этом думаете, дитя мое? Разве не стоило бы?

— О да, мать-наставница, конечно, стоило бы…

— А теперь поговорим о ваших добродетелях, — меняет тему наставница. — Какую из них вы намерены развивать?

Бернадетта заливается краской смущения, моргает и оживляется.

— Прошу прощения, мать-наставница, но я почти уверена, что у меня есть какие-то способности к рисованию. Недавно я сделала набросок к портрету Натали, и он всем очень понравился…

Мария Тереза Возу всплескивает руками.

— Стоп, дитя мое, мы все еще не понимаем друг друга! Вы находитесь на ложном пути. Ваши способности к рисованию, которые я не собираюсь оспаривать, — это талант, а вовсе не добродетель. Талант — это врожденный задаток, которым мы пользуемся без особого труда. Добродетель не принадлежит к чисто природным задаткам, и развивать ее трудно, очень трудно. Добродетелью я называю, к примеру, силу духа, позволяющую безропотно переносить боль. Другая добродетель — аскетизм. Так что о рисовании мы больше говорить не будем. Или вы не согласны со мной?

— Я согласна, мать-наставница, о рисовании мы больше говорить не будем.

— Наш монашеский орден — не академия искусств, — криво улыбнувшись, заявляет наставница. — Наша задача — ухаживать за больными и обучать детей. А с вами творится все то же самое, дорогая моя Мария Бернарда. Ваша душа так и рвется к чему-то необычному и блистательному… Было бы весьма отрадно, если бы в следующую пятницу вы могли назвать мне истинную добродетель, которую склонны в себе развивать…

Но самое тяжкое для Бернадетты даже не эти педагогические беседы. Самое тяжкое для нее — послеобеденный отдых между часом и двумя пополудни. В монастыре Святой Жильдарды есть большой красивый парк. Посреди этого парка расположена круглая площадка. Трава на ней порядком вытоптана: это место для игр юных кандидаток в монахини.

Генеральская дочь Мария Тереза безусловно права, придавая большое значение движению на свежем воздухе. В те времена такой взгляд был и новаторским, и уникальным. Она считает подвижные игры на воздухе эффективным противовесом молитве, умственным занятиям, физическому труду, медитации и постоянному испытанию совести. Однако и игры должны подчиняться воле и разуму, а не просто служить бездумному наслаждению души и тела. Послушницы обязаны целыми днями степенно ходить, молитвенно сложив ладони и опустив глаза долу, и говорить, смиренно понизив голос. А между часом и двумя — согласно оздоровительному принципу их начальницы — от них требуется выказывать радостное возбуждение. Когда подопечные матери Возу появляются на площадке, она всегда побуждает их активнее включиться в игру:

— А теперь, девушки, побегайте и повеселитесь вволю…

Это и есть сигнал к началу игры: девицы перебрасывают друг другу большой мяч или же отбивают деревянными лопаточками легкий воланчик из перьев, катают по траве ярко раскрашенные обручи или прыгают через веревочку, в общем предаются обычным детским радостям. Наставница хочет, чтобы послушницы в этот час отдыха вели себя как наивные дети — дети своего монашеского ордена, которым даже дозволяется совершать всякие шалости и проказы. Предел этим шалостям кладет удивительное чувство такта их воспитательницы, которая не допускает, чтобы небесного жениха оскорбили безудержные проявления темперамента его будущих невест.