Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

Однажды, желая отказаться от неудачно принятого им приглашения побывать у одного из своих прежних скромных друзей, которого он хотел еще сохранить, Шариго написал ему следующее письмо:

«Мой дорогой старый друг! Мы в отчаянии. Прости, что не можем сдержать слова быть у тебя в понедельник. Но мы только что получили приглашение на обед от Ротшильдов, и именно на понедельник. Это приглашение – первое. Ты понимаешь, что мы не можем отказаться, это было бы для нас разорением. К счастью, я знаю твое сердце и знаю, что ты на нас не обидишься, а, напротив, разделишь с нами наше счастье и гордость». В другой раз он рассказывал о покупке виллы, которую он только что приобрел в Довилле: «Я не знаю в самом деле, за кого эти люди нас приняли там! Они нас приняли сначала, должно быть, за журналистов, за богему! Но я им дал понять, что у меня есть свой нотариус!..»

Постепенно он прекратил сношения со всеми оставшимися у него еще друзьями молодости, друзьями, одно присутствие которых у него в доме было постоянным и неприятным напоминанием о прошлом, признанием его недавно еще невысокого общественного положения, которое было связано с литературой и трудом. И он старался также потушить пламя, которое иногда загоралось в его мозгу, и задушить окончательно эти проклятые мысли, присутствие которых он в некоторые дни с ужасом чувствовал, а ведь он думал, что они в нем умерли навсегда! Потом ему стало мало того, что он бывал у других; ему захотелось этих других в свою очередь принимать у себя. Освящение маленького отеля, который он только что купил в Отейле, могло быть подходящим предлогом для званого обеда.

Я поступила в дом в то время, когда Шариго решили, что они дадут его наконец этот обед. Не один из интимных, веселых и непринужденных обедов, которые они имели обыкновение давать раньше и которые делали их дом в продолжении нескольких лет таким очаровательным, но настоящий светский, торжественный обед, холодный и натянутый, обед «избранных», где наряду с несколькими корректными знаменитостями искусства и литературы были бы торжественно приглашены и несколько светских гостей, не очень строгих и чопорных, но достаточно представительных для того, чтобы немного их блеска падало и на хозяев. «Потому что самое трудное, – говорил Виктор Шариго, – это не обедать у других, а давать обед у себя».

Долго раздумывая над этим проектом, Виктор Шариго предложил:

– Итак, вот что! Я думаю, что вначале мы можем рассчитывать иметь у себя на обеде только разведенных жен… с их любовниками. Надо же начинать с чего-нибудь! Есть между ними некоторые очень приличные и о которых самые католические газеты говорят с восторгом. Позже, когда наши знакомства станут более обширными и более избранными, мы их выбросим, этих разводок!

– Это справедливо, – одобрила m-me Шариго. – В настоящий момент нам важно иметь все, что есть лучшего между разведенными. Что ни говори, а развод – это тоже положение.

– Он имеет по крайней мере ту заслугу, что уничтожает адюльтер, – насмешливо сказал Шариго. – Адюльтер – это такая старая игра… Только приятель Бурже верит еще в адюльтер – христианский адюльтер – и английскую мебель…

На что мадемуазель Шариго возразила тоном нервного раздражения: «Как ты несносен со своими злыми остротами. Ты увидишь… ты увидишь, что у нас никогда не будет настоящего салона только из-за тебя». И она прибавила: «Если ты действительно хочешь сделаться светским человеком, то должен или поглупеть, или научиться молчать».

Написали, переделали и переписали список приглашенных, который после различных комбинаций определился следующим образом.

Графиня Ферпоз, разведенная, и ее друг, экономист и депутат Жозеф Бригарь.

Баронесса Анри Гохштейн, разведенная, и ее друг, поэт Тео Крампт.

Баронесса Отто Буцинген и ее друг виконт Лаирэ, посетитель клубов, спортсмен, игрок и шулер.

Мадемуазель де Рамбур, разведенная, и ее подруга мадемуазель Тирселэ, намеревающаяся развестись.

Сэр Гарри Кимберлей, музыкант-символист, страстный педераст, и его молодой друг Люсьен Сартори, прекрасный, как женщина, гибкий и эластичный, как шведская перчатка, тоненький и белокурый.

Два академика – Жозеф Дюлон, отчаянный нумизмат, и Исидор Дюран, любезный составитель мемуаров у себя дома и строгий знаток китайского языка в Институте.

Портретист Жак Риго.

Романист-психолог Морис Фернанкур.

Светский хроникер Пуль д'Эсуа.

Приглашения были посланы и благодаря деятельным хлопотам приняты все. Только графиня Фергюз колебалась.

– Шариго? – сказала она. – Действительно ли это приличный дом? Не тот ли это Шариго, который в былые времена испробовал все роды занятий на Монмартре? Не про него ли рассказывают, что он продавал неприличные фотографии, для которых он сам позировал? А про его жену разве не рассказывают неприличные истории? Ведь у нее были довольно вульгарные приключения до замужества! Разве не про нее говорят, что она была натурщицей и что позировала она во весь рост. Какой ужас! Женщина, стоящая совсем голая перед мужчинами, которые даже не были ее любовниками!

Наконец, она приняла приглашение, когда ее уверили, что мадемуазель Шариго позировала только для головы, и что Шариго был бы способен в отместку за ее отказ выставить ее в неприличном свете в одном из своих произведений, и что, наконец, Кимберлей будет на этом обеде.

О, если Кимберлей обещал быть… Кимберлей, такой «настоящий джентльмен» и такой изящный, деликатный, очаровательный!

Шариго узнали об этих переговорах и сомнениях. Далекие от того, чтобы обидеться, они были довольны, что переговоры велись искусно, а сомнения были побеждены.

– Теперь нужно только быть настороже и вести себя, как настоящие светские люди, – так говорила мадемуазель Шариго. – Этот обед, столь прекрасно подготовленный и ловко устроенный, являлся в действительности их первым выступлением на новом поприще светской жизни, венцом их светского честолюбия. И было необходимо, чтобы он удался!

За неделю до обеда все в доме было перевернуто вверх дном. Следовало многое обновить в нем, но чтобы это вместе с тем не бросалось в глаза.

Проводили репетицию освещения и убранства стола для того, чтобы не быть занятыми этим в последнюю минуту. Господин и мадемуазель Шариго ругались, как извозчики, потому что они коренным образом расходились в своих эстетических вкусах: она склонялась к сентиментальному, он же хотел, чтобы все было устроено со строгим артистическим вкусом. «Это по-идиотски, – кричал Шариго, – они будут себя чувствовать, как в квартире какой-нибудь гризетки… Ах, как они будут хохотать над нами». – «Я тебе советую помолчать, – возражала Шариго, нервное раздражение которой достигло наивысшей степени, – ты остался прежним прощелыгой, грязным посетителем пивных. И, наконец, с меня довольно, я не желаю больше терпеть». – «И прекрасно! Разведемся, моя милая кошечка, разведемся! Таким образом мы по крайней мере завершим серию и не будем выделяться между нашими гостями».