Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

Увы, мои предчувствия оправдались! Очень скоро, несмотря на всю мою девичью невинность, я поняла многое, тем более что события следовали с головокружительной быстротой.

Это была милая, симпатичная борьба. В таких случаях мой хозяин бывал бесподобен. Что сказать? Его манера действовать хотя несколько и удивила меня, но все же пришлась по вкусу.

Первое, что я услышала – это звук поцелуев, вернее, поцелуя моего хозяина, так как гостья сначала очень неохотно отвечала на его ласки. Его голос, показавшийся мне вначале грубым и злым, становился все мягче и искреннее. Мне, никогда не бывавшей в театре, казалось, что артисты должны говорить именно так.

Высокая молодая брюнетка не могла отвечать на длинные монологи моего хозяина: он ей постоянно зажимал рот поцелуями.

Вдруг, как бы по мановению волшебной палочки, шляпа прекрасной дамы очутилась на кровати, а сама она испустила легкий крик, выражавший скорее испуг, чем изумление.

Но положение тотчас изменилось. От поцелуев мой хозяин очень скоро перешел к объятиям. Он обхватил ее так сильно, что вырваться было совершенно невозможно. Заведя ей руки за спину, он бросил ее на меня. Я слышала поцелуи, которые мало-помалу перешли в тихий и нежный шепот. Впервые в своей жизни я присутствовала при первых победах расцветающей любви, хотя это, возможно, была только игра в любовь.

Без сомнения, я родилась кушеткой в высшей степени даровитой, поскольку так тонко и хорошо сумела разобраться в деталях той истории, которая разыгралась при моем благосклонном участии. Разговаривали они недолго. После последних поцелуев, затихших с последним легким шелестом уже смятого платья, воцарилась тишина.

Ясно, главное свершилось; но я, признаться, плохо поняла, что именно.

В обществе двух опьяненных существ, свершивших бесспорно греховное деяние, я ощущала всю наготу их чувств, и мои нервы, доселе спокойные, трепетали как маленькие свежераспустившиеся листочки молодого дерева при дуновении весеннего ветра.

Незаметно для самой себя я начинала смешивать их желания со своими. Они уже не были наедине: нас было трое.

Несмотря на мой стыд и наивность, невзирая на мою молодость и неопытность, я чувствовала себя вовлеченной ими в круговорот сладострастья; я хотела одновременно с ними достигнуть неизвестной мне цели, сулившей, казалось, столько неги, столько удовольствия!

События приближались к какому-то неиспытанному безумному моменту; все, что только способно в человеке выражать радость – все это запело, и песня поистине была восхитительна: прощение, крик скорби, мучительный призыв, торжественные возгласы; это было наслаждение во всю ширь со всеми неизбежными треволнениями.

С этого момента, помнится мне, я уже плохо разбиралась в том, что происходило. Я ужасно смутилась и сконфузилась. Это был дурман; но я была всего лишь кушеткой, опьяненной мучительным наслаждением, которое наложило неизгладимый отпечаток на мою сладострастную натуру. Это было моим крещением. Доныне я как бы не существовала; у меня не было ни мнений, ни верований. «Крестины» же меня возродили и посвятили; я походила на весталку, онемевшую от сильных ощущений; не проявляя всей страстности моих чувств, я достаточно отведала тайн той неуловимой души, которая всегда скрывается в meubles d'amour.

Чем закончилось это первое приключение, я до сих пор не знаю. Но ведь и пожилые женщины помнят не лучше и не больше меня о своих первых похождениях! Да послужит хоть это мне оправданием, – все мемуары имеют свои слабые стороны.

Несколько времени спустя высокая брюнетка взяла свою шляпу, отделанную черными перьями; мой хозяин подобрал вокруг ее головки фиолетового цвета вуаль: они быстро распрощались, казалось, немного смущенные, и прелестная дама покинула комнату.

Я насторожилась, стараясь узнать – во мне разгорелось любопытство, – назначила ли она ему в ближайшем свидание. Я услышала вполне внятно следующие слова:

– Я не знаю, сумею ли я на этой неделе… Мой муж ведь предоставляет мне так мало свободы!

Мой хозяин ответил:

– Все мое счастье в ваших руках. Я не предлагаю вам посвятить вашего мужа в нашу дружбу; не будем примешивать к нашему завтрашнему веселью так много комизма.

Сдержанный смех донесся до моего слуха и дверь захлопнулась. Все кончилось.

Мое первое приключение повлекло за собою последствия, которые могут с первого взгляда показаться маловажными; для меня же они имели огромное значение. Впрочем, это легко будет понять.

Вернувшись в комнату, мой хозяин осмотрел меня с большим вниманием. Скрестив руки, нахмурив брови, он оглядел меня с ног до головы, как будто раздумывая: как быть?

Наконец, казалось, было принято определенное решение: он прошел в соседнюю комнату; я слышала, как там передвигались громоздкие вещи; несколько минут спустя он вернулся ко мне, неся в одной руке молоток, а в другой клещи.

Без всяких церемоний он опрокинул меня на бок и, ухватившись за верхние ножки, покатил на колесиках. Потом поставил меня на четыре ноги и оглядел довольным взглядом: непродолжительная операция была окончена.

С этого времени я являюсь специально приспособленной кушеткой; когда я хожу, я прихрамываю, потому что мои передние ножки короче моих задних. Впоследствии я догадалась, зачем это меня так изувечили; действительно, вид у меня был жалкий: одна часть стала ниже другой, так что если на мне растянуться, то вполне можно обойтись без подушки.

Мы должны предположить, что я была усовершенствованной кушеткой, потому что в течение многих лет, полных столь незабвенными прелестными вечерами и сумерками, я слышала, как прекраснейшие в мире уста с такой похвалой отзывались обо мне:

– Она восхитительна, эта кушетка!

Будучи таким образом преобразована, я вполне искренно, в продолжение нескольких часов жаждала с затаенным душевным беспокойством визита прелестной дамы с карими глазами, чтобы ей по-своему изъявить признательность за то, что она меня убрала из магазина, этого настоящего чистилища.

Она опять была надушена vervein'ом. С каким волнением я на нее смотрела, когда она, не сопротивляясь, отдавалась в объятия моего хозяин! Ее шелковистые волосы придавали ее глазам нежный блеск, который видишь только в глазах влюбленных. Над зашнурованным, низко вырезанным корсажем вздымалась упругая, белая, как мрамор, грудь. Я любовалась ее грациозной талией, поддерживающей изящный бюст, от которого так и веяло негой; он походил на великолепный храм, воздвигнутый на ее прелестных и нежных ножках. Когда мой хозяин прекратил свои приветственные поцелуи, она вспомнила обо мне и, как будто уже зная предназначенное мне место, томно опустила на меня свои добрые глаза. Я приняла важную осанку и немного наклонилась, приветствуя ее.