Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

– Роль антрепренера не к лицу ксендзу, – пробормотала она.

Эрна потрясла уснувшого Фиксмана.

– Да проснитесь же, черт возьми, – повторяла она, искажая свое прекрасное лицо и едва не плача от ненависти.

Программу выработали. Для новой пьесы «Ирма» решили просить кое-что из мебели у богача-мецената, генерала П. Мечка обещала лично съездить к нему.

Она вернулась к себе поздно, изнемогая от усталости. Ивон Лузовский ждал ее. Горничная занимала его разговорами, которых он не слышал. Мечка вскрикнула от изумления.

– Что случилось?

– О, ничего нового…

Тэкля болела. Таинственная печаль пожирала ее. Все свободное время проводила она в костёле или исполняла поручения ксендза Игнатия. Бедняга Лузовский изнывал от ревности.

В Мечке вспыхнуло негодование.

– Как вы безобразно слабы!.. Таше господа, как ксендзы Игнатии, не должны жить. Вы виноваты! вы!

И сейчас же она устыдилась своих слов, заметив, что Лузовский плачет.

Мечка исполнила свое обещание и поехала к генералу П. Ее ввели в зал, где стоял ряд аквариумов разных величин и форм.

Генерал П., высокий, худой, с красным, обветренным лицом сосредоточенно следил за рыбами. Временами он накачивал воздух гуттаперчевым насосом. Напрасно звали его в соседнюю комнату к завтраку. Он покаялся Мечке в страсти к рыбам.

В ожидании его дочери Мечка села и заразилась этим молчаливым созерцанием.

Генерал позволил взять мебель и шутил по поводу кабаре.

– Почему именно «Синий топаз»? Это декаденство. Уж лучше, «Окунь», «Карп» или «Щука».

Его дочь Рита, молоденькая девушка, показала кресла, столы, японские вещи, атласные ширмы. На каждую вещь она клала свою слабую руку.

Мечка записывала предметы.

– Господин Пашиц много говорил мне о вас, – сказала Рита, краснея, – я давно хотела познакомиться с вами…

Она провела Мечку в свою комнату, скромно указала на шкап. Там были католические богословы и творения святых отцов. На столе лежала раскрытая апологетика Вэйса.

Оказалось, Рита изучает католичество и думает о переходе.

– Я завидую вашему образованию, – заметила восхищенная Мечка, – вы читаете на четырех языках… вы столько знаете… вы изучаете детально историю римского костёла… О, вы должны быть счастливы!..

– Пока еще нет, – живо перебила Рита, – но когда я стану католичкой…

И с целомудренным колебанием:

– Часто мне кажется, что я плыву куда-то и вижу берег…

Мечка спросила, как она готовится к переходу.

– Ежедневной мессой, изучением богословия, строгим examen de consience. Письменно мною руководит ксендз Иодко…

– Ксендз Иодко? – переспросила Мечка, боясь измениться в лице, и меняясь.

Рита взяла альбом и, раскрыв, отыскала фотографно ксендза Ришарда. Обе на минуту склонились над нею.

– Мы познакомились в Италии… три года тому назад… У меня было очень странное состояние после смерти мамы… видела сны… Ксендз Иодко умел встряхнуть меня… да, встряхнуть… вернуть к жизни.

Она задумалась. Мечка не могла побороть в себ неприятного чувства.

«О, это глупо!» – подумала она в смятении. И вслух:

– Ксендз Иодко приезжает скоро.

– Да.

Лицо Риты осталось замкнутым.

Она провожала Мечку и еще стояла несколько минут на лестнице, перебирая свое бледно-розовое ожерелье.

Эта встреча очень взволновала Мечку. Неожиданно ее потянуло бросить Н-ск, «Синий топаз», свои скучные комнаты и уехать далеко. Дни казались ей нестерпимо длинными. Она посещала «Синий топаз» через силу.

На первое представление «Ирмы» публика явилась. Генерал П. нашел Мечку за кулисами. Между прочим, краснея и путаясь, он просил не касаться католичества в разговорах с его дочерью.

– Как же я могу обещать вам это? – спокойно отозвалась Мечка, – ведь я католичка.

Рита была в ложе. Она напрасно хотела заинтересоваться пьесой и напряженно улыбалась. Отдаленно она напоминала Тэклю, – удивленными глазами и голосом.

Пьеска провалилась. Половина публики ушла до окончания. Фиксман кричал в бешенстве: «Черт бы побрал всю эту сволочь!» – и неизвестно, к кому относились его ругательства.

Хорошенькая Ивановская разгримировалась и уехала с комендантом. За кулисами очень оживленно обсуждали этот инцидент. Объясняли, что она спасала юнкера, своего любовника, от ареста.

На Рождестве «Синий топаз» снова дал несколько новинок. Все было напрасно. Публика не интересовалась им больше. Поговаривали о неминуемом крахе.

Мечка пришла в «Синий топаз» около двенадцати часов дня. На нее никто не обратил внимания. Репетировали что-то под аккомпанемент рояля. Эрна сидела в партере, заложив ногу за ногу, и курила. В пикантных местах она пронзительно смеялась.

Мечка напомнила Фиксману, что сегодня ей нужно отнести деньги ксендзу Игнатию за помещение кабаре. Он посоветовал обратиться к Ружинскому. В нижней зале группа артистов также репетировала, поэтому в канцелярии шли на цыпочках. Актрисы, не снимая шляп и жакетов, сидели на диване. Они зевали и вполголоса жаловались. Служители тут же мыли пол. Панно и шаржи при дневном свете казались особенно безобразными. Особенно выделялся уродством Улинг.

Мечка только вчера встретила его. Он уезжал в столицу и готовился дебютировать книгой стихов. Как всегда, Мечка посулила ему известность.

Вместо ответа он бросил:

– Моя мать умерла.

И сейчас же небрежно:

– От слишком продолжительной диеты… в ожидании моих успехов…

Улинг сделал отчаянный пируэт и поймал слетавшую шляпу.

Мечка поздоровалась с артистками. Они выразили сомнения по поводу уплаты денег; ведь сбор последнего спектакля 23 руб. 50 коп. Они злорадствовали, точно это не касалось их самих. Ружинский дал деньги. Он долго считал их в сетчатом ящике. Журналист Позынич, читавший афишу и мимоходом составлявший заметку о кабаре, сказал лениво:

– О вашем ксендзе Игнатии рассказывают скандальные истории.

И вертя палкой, на которую надел старую фетровую шляпу:

– Вчера вы видели Костю Юраша. Он уже не в музыкальном училище.

Ружинский засмеялся, покосившись на Мечку. Вошел Фиксман, усталый и грустный.

– Ого… тут деньгами пахнет.

Но журналист, который только что просил денег у Ружинского и не получил, не хотел продолжать разговор на эту тему.

– Юраш – ловкий малый, – объявил он – не мытьем, так катаньем… Д-да… А ксендз не дурак.

Фиксман слушал их напряженно, и не улыбнулся.

– При чем тут Юраш? – играя в наивность, епросил Ружинский, тщательно сворачивая деньги в столбики.

– Причем тут ксендз? – насмешливо откликнулся журналист.

– Причем тут Лузовская, правоверная католичка? – устало пробормотал Фиксман.

Решительно, он думал о ком-то с гримасой боли.