Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

– Ты не понимаешь, – вздохнула Моника с горькой печалью, – для тебя ложь Люсьена – ничто. По-твоему – это хороший, почти благородный поступок. Для меня – это непростительный обман. Хуже всякого мошенничества. Убийство!.. Убийство моей любви, крушение всего того, что я вложила в нее чистого, пылкого, благородного. Ты не понимаешь? Нет? Но между твоим пониманием слов и моим – китайская стена. Мы жили все время бок о бок, а теперь я просыпаюсь за тысячу верст от вас… Знай же это, так как наш спор идет о моей жизни, а не о твоей.

– Ты страдаешь и потому преувеличиваешь.

– Я еще не сказала тебе всего…

Г-жа Лербье пожала плечами.

– Во всяком случае ты преувеличиваешь необдуманный шаг Люсьена. Поверь мне, если бы все женщины подходили к замужеству с такой непримиримостью, как ты, то совсем не было бы помолвок. Тогда не хватало бы бланков для регистрации разводов. Ни одна свадьба, поверь мне, дитя мое, не состоялась бы. Нужно судить о вещах трезво и иметь хоть немного здравого смысла. Да, романтизм, комедия Мюссе «О чем мечтают молодые девушки…» А ты говоришь, что ты просыпаешься для новой жизни… Ну что ты! Открой глаза, посмотри вокруг себя, будь современной!

– Мечты Жинетты и Мишель – не мои мечты.

– Мечта всех молодых девушек – замужество. Союз по любви, но без долговых обязательств. И брак есть то, что он есть. Ты думаешь одним взмахом переделать все общество.

– Нет, конечно. Точно так же и ты не должна заставлять меня видеть в замужестве что-либо иное, кроме стремления к абсолютной близости, к полному, неограниченному слиянию. Брак без любви для меня лишь один из видов проституции. Я больше не люблю Люсьена и замуж за него никогда не выйду.

Г-жа Лербье сделала круглые глаза.

– Вот как?…

– Да, как только примешивается расчет, брак превращается в поиск обоюдных выгод. Взаимный контракт купли и продажи. Проституция, говорю тебе, только проституция!

Вдруг Моника вспомнила незнакомца – перед глазами встала комната отеля, час забвения – и она покраснела до самой шеи. Но гордая уверенность в своей правоте заставила ее отвергнуть всякую аналогию этого поступка с тем, что она клеймила как позор, и Моника возбужденно продолжала говорить:

– Все благословения нунциев и папы не помешают маркизу д'Энтрайгу, женившись на миллионах Мишель, быть тем, что Понетта сказала про Меркера, и тем, что мы думаем о Бардино… И Жинетта при своей ловкости отлично удит рыбку в мутной воде, охотясь за мужьями.

У г-жи Лербье от этих слов перехватило дыхание. Она их слушала как раскаты грома. Но быстро оправившись, она непринужденно заговорила.

– Уму непостижимо! Ах! Твоя тетя и ты, вы два сапога – пара. Я узнаю все те нелепости, которыми она набила твою голову…

– А если бы ты воспитала меня сама?…

– Я всегда жалела, что не могла заниматься твоим воспитанием. Твое здоровье…

– Или твои приличия?

– Вот моя награда!.. Девушка, годная для Шарантона, с такими революционными принципами. Понимаешь ли ты, что попираешь все социальные основы? Но с твоей правдой – если уж кроме своей ни с какой другой ты не считаешься – не только что замужество, сама жизнь невозможна! Вернемся к действительности. Немного терпимости, больше широты взглядов…

Моника взглянула на мать. Привычная почва ускользала из-под ее ног, как трясина. Она старалась удержаться, но только глубже утопала. Она стремилась уцепиться хотя бы за образ той, что и после Гиера носила в сердце, несмотря на легкие разногласия со своей воспитательницей. И она вскрикнула, как бы призывая на помощь тетю Сильвестру.

– Но ты, мама, ведь ты же любила отца? Вы поженились в бедности, и только потом, благодаря его изобретениям, фабрика пошла в гору. Ты не можешь думать иначе, чем я. Ты презираешь Понетту, несмотря на ее богатство и знаменитый салон, и ведь ты, конечно, не восхищаешься старухой Жакэ? Ты же не питаешь уважения к Елене Сюз, которая отдалась старику – грязному бандиту, каковым был ее экс-супруг, лишь для того, чтобы сменить при разводе свой девический ярлык на этикетку дамы? Все эти примеры я привожу наудачу, но их сотни. Ты ведь не поступала так, как они? Ты их не оправдываешь?

Г-жа Лербье ответила уклончиво.

– Ты всегда впадаешь в крайности. Конечно, я не ставлю наших знакомых тебе в пример как святых. Но что же ты хочешь? Когда живешь в свете – а мы не только в нем живем, но и им живем, – то поневоле приходится мириться… Конечно, не с пороками, но с некоторыми неизбежными обычаями. Это так. И мы ничего не можем изменить. Ах, если бы ты имела мой опыт, ты сама увидела бы, что многие поступки, кажущиеся тебе теперь непонятными и даже возмутительными, имеют свои смягчающие обстоятельства, свои извинения, свою роковую неизбежность. Ну-ну, все еще может устроиться между тобою и Люсьеном.

– Откажись от этой надежды. Есть вещи, с которыми ты никогда не заставишь меня согласиться, – ложь между существами, любящими друг друга. Я никогда не лгала Люсьену и имела право ждать от него того же.

Г-жа Лербье улыбнулась с видом превосходства.

– Право! Право женщины! Старая песня… Тетя Сильвестра, г-жа Амбра… Но, дитя мое, есть случаи, когда ложь делается долгом. Не смотри на меня так! У тебя вчерашние глаза. Ты меня пугаешь опять.

– Ложь – долг?

– Успокойся.

– Нет и нет. Долг, мама, – это говорить правду. И так как я собираюсь по приходе Люсьена сказать ему всю правду, то знай ее и ты. И сейчас же. Ничто больше не может устроиться, ничто. Потому что вчера вечером, расставшись с тобой, я отдалась, понимаешь, отдалась мужчине.

– О-о!..

Гроза разразилась. Г-жа Лербье, сраженная, смотрела на свою дочь с содроганием. И, вдруг выйдя из себя, угрожающе закричала:

– Ты это сделала? Ты это сделала? Ты?…

– Да, и я это повторю, если понадобится.

– Дура! Это слишком уж глупо. И с кем? Можно узнать?

– Нет.

– Почему?

– Потому, что я сама этого не знаю.

– Ты не знаешь? Ты смеешься надо мной? Отвечай! Один из наших знакомых? Нет? Тогда чужой? Первый встречный?

– Да.

– Ты лжешь или сошла с ума!

– Это правда, и я с ума не сошла.

Лербье, уничтоженная, смолкла.

Катастрофа… Она побагровела. От злости больше, чем от возмущения… Ее охватило такое бешенство, что она не могла говорить и только бормотала:

– Не… несчастная. А если у тебя будет ребенок?

Моника побледнела. Ребенок?… От кого же? И искренно пожелала, что если так суждено, то пусть не от того негодяя. Ребенок?… Она подумала вслух:

– Ну что ж, я его воспитаю, вот и все.

– Твоя беспечность переходит всякие границы. Ты просто идиотка. Ты…

Мадам Лербье вдруг запнулась. Ей почудился выход из положения, казавшегося безысходным. В сущности, никаких доказательств. Никаких оснований для подозрений. Только бы Моника согласилась не бравировать своей выходкой, и все останется шито-крыто. Тем более что репрессии в отношении такой натуры, как Моника, не привели бы ни к чему. Она попробовала взять лаской и убеждающе заговорила: