Цирил Космач - Избранное

— Священному месту! — громко и с трепетом повторил Матиц Ровная Дубинка, напуганный зычным голосом Луки.

Они вышли из укрытия, отворили ржавые кладбищенские ворота, заскрипевшие в своих петлях, и молча вступили на широкую аллею кипарисов, шелестевших и кланявшихся под ветром. В самом конце ее они свернули влево — и вдруг оказались перед могилой, перед свежевырытой могилой.

— Тантадруй, могила! — вне себя от счастья воскликнул дурачок и замер.

— Могила! — загремел Лука и гордо добавил: — Разве я тебе не говорил?

— Тантадруй, могила! Я лягу и умру.

— Ляжешь и умрешь, и божорно-босерна! — гремел Лука.

— Тьфу! — фыркнул фурланец. — Raus е patacis…

— Ты сошел с ума! — зашипел на него Лука. — А теперь тишина.

— Теперь тишина! — испуганно повторил Матиц Ровная Дубинка.

И была тишина. А поскольку тишина длилась слишком долго, Лука повернулся к Тантадрую.

— Ну, что дальше?

— Тантадруй, — вздрогнул дурачок, словно пробуждаясь от прекрасных снов, — я жупника должен спросить, настоящая ли она.

— Настоящая? — оскорбленно загремел Лука.

— Тантадруй, ведь я должен сперва рассказать жупнику! — оправдываясь, всхлипнул дурачок.

— Тьфу! — презрительно фыркнул фурланец.

— Тихо! — решительно загремел Лука. — Если надо спросить…

— Надо спросить! — быстро повторил Матиц.

— Он и спросит! — решил Лука. — Прямо сейчас идем к жупнику, и божорно-босерна!

— Тантадруй, идем! — Дурачок радостно кружился на месте, и его колокольчики звенели.

Несчастные вышли с кладбища и стали спускаться вниз. На цыпочках приближались они к дому священника, на цыпочках подошли к окну, посмотрели в щели закрытых ставен — и, затаив дыхание, остолбенели, ибо вся комната была золотая. Золотой был Христос на стене, темного золота — книжный шкаф, золотом выведены надписи на корешках книг. На столе стоял золотой шестисвечник, в нем — светло-золотые восковые свечи, горевшие живым золотым пламенем. Темно-золотыми были жареные гуси на продолговатом блюде с золотистой каймою, бледным золотом светился изжаренный на масле пирог, а корочка его отливала червонным золотом. Золотые цветочки красовались на бутылке и на бокалах, и золотом солнца пылало вино, сверкавшее в них. Вокруг стола сидели священники, и их круглые лица сияли багряно-золотистым светом; они упирались затылками в стены и, зажмурив глаза и раскрыв рты так, что сверкали золотые зубы, громогласно выводили густо-золотыми баритонами.

— О-ооо… Оо-ооо…

— Тантадруй, они счастливы? — спросил дурачок.

— Тьфу! — Фурланец был исполнен презрения. — Raus е patacis… репа и картошка.

— Тихо! — загремел Лука. — Ты сошел с ума!

Священники мгновенно смолкли. Открыли глаза, медленно повернули головы и поглядели с таким удивлением и такой строгостью, что Тантадруй испугался. Он отскочил от окна — колокольчики зазвенели — и пустился бежать. За ним кинулись остальные. Они бежали сломя голову. И остановились только за церковной оградой. Спрятались за шелковицей и стали ждать.

Тяжелые двери дома открылись, и широкая полоса золотистого света легла на землю. Потом в этой полосе возникла огромная черная тень. Качнулась из стороны в сторону, словно подметая у порога, и строго крикнула:

— Тантарадра!

Тантадруй вздрогнул и сделал движение, собираясь выйти.

— Не глупи! — удержал его Лука.

— Тантарадра! — крикнула тень громче и строже.

— Тьфу! — презрительно фыркнул Русепатацис.

— Тихо! — загремел Лука. — Жупник сейчас сердитый!

— Сердитый! — испуганно согласился Матиц и прижался к Луке.

— Тантарадра! — еще раз, судя по голосу последний, позвала тень. — Если ты жив, отзовись и подойди сюда! Если нет, оставь нас в покое!

Тантадруй опять дернулся.

— Оставь в покое! — велел Лука и потянул его обратно.

Тень снова и очень сильно закачалась, потом постепенно исчезла. С нею исчез сноп золотого света, дверь с треском захлопнулась.

Убогие громко перевели дух и некоторое время молчали. Потом раздался отчаянный плач Тантадруя:

— Тантадруй, как я теперь, тантадруй, узнаю, настоящая ли она?

— Да настоящая же! — в сердцах загромыхал Лука. — Разве он не сказал оставить нас в покое?

— Тантадруй, верно, говорил, — с облегчением согласился дурачок.

— Тогда, значит, настоящая, — решил Лука. — И теперь мы вернемся и тебя закопаем!..

— Тантадруй, закопайте меня, и я умру! — удовлетворенно ответил дурачок и зашагал обратно.

— Умрешь! — гордо зашумел Лука. — Умрешь, и божорно-босерна!

— Пажорносерна! — ликуя, негромко повторил Матиц Ровная Дубинка.

Они пошли обратно к кладбищу. Ветер обжигал сильнее, и черные кипарисы теперь склонялись почти до самой земли. А на сердце у Тантадруя было необыкновенно тепло. Ему вспомнились три светло-сизых голубя, которые утром копошились перед церковью и потом, став серебряными, взмыли в небо. Тысячи и тысячи точно таких же голубей красивой дугой опускались сейчас с неба. Непрерывной серебряной лентой они пролетали низко над черными кипарисами, трепетавшими в дуновении их крыльев. Теплыми, пушистыми тельцами они почти касались головы Тантадруя и потом снова, описав красивую дугу, взмывали в небо. Он так отчетливо видел их над своей головой, что смотреть вверх у него вообще не было надобности.

— Тантадруй, сколько их! — радостно воскликнул он, и на нем зазвенели коровьи ботала.

— Не сходи с ума! — укорил Лука. — Ведь мы в священном месте.

Тантадруй взглянул вверх. Голубей больше не было. Он подумал, что теперь они уже летят над его родным селом, и вспомнил о хромоножке Елчице.

— Тантадруй, — повернулся он к Луке, — ты скажешь Елчице, что я умер?

— Конечно, скажу, когда буду проходить мимо, — кивнул тот. — А там сейчас что-нибудь строят?

— Нет, ничего.

— Ну, когда начнут строить и я буду проходить мимо, скажу, — спокойно ответил Лука.

— Тантадруй, ты увидишь, как она обрадуется. Она бы тоже хотела умереть…

— Ладно! — сурово изрек Лука, уже испытывая нетерпение. — Вот могила.

— Вот она, тантадруй! — радостно кивал дурачок. — А что теперь?

— Теперь спускайся в нее! — сказал Лука.

— Тантадруй, а мы ничего не споем?

— Беднякам никогда не поют! — пренебрежительно возразил Лука.

— Не поют! — пробормотал Матиц Ровная Дубинка.

— Тантадруй, хоть бы немножко спели!

— Тьфу! — фыркнул фурланец. — Raus е patacis, репа и картошка!

— Тихо! — загремел Лука. — Можно было бы попеть, но уж больно холодно!

— Тантадруй, Елчица говорит, что пенье согревает! — пытался вдохновить его дурачок.

— Елчица — девчонка! — отрезал Лука.

— Тантадруй, все говорят, она умная! — укоризненно возразил дурачок.

— Ну, раз тебе так хочется, споем, — уступил Лука.