Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10

Он молчал, опустив голову.

— Отвечай и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?

Тут он, казалось, немного встревожился, но быстро взял себя в руки и сказал очень серьезно и искренне:

— Я скажу вам правду, сэр, всю правду. Письмо это никогда никому не предназначалось. Я написал его просто для забавы. Теперь я вижу, что это неправильная и глупая затея, но больше за мной никакой вины нет, сэр, даю вам честное слово.

— Приятно слышать. Ведь писать такие письма опасно. Надеюсь, ты уверен, что написал только одно такое письмо?

— Да, сэр, совершенно уверен.

Его наглость была просто поразительна. Он лгал с самым искренним выражением лица. Я выждал мгновение, чтобы усмирить закипающий во мне гнев, затем сказал:

— Послушай, Уиклоу, напряги-ка свою память и постарайся мне помочь, я хочу задать тебе два-три вопроса.

— Я сделаю все, что смогу, сэр.

— Тогда начнем вот с чего: кто такой «Хозяин»?

Невольно он бросил на нас быстрый испуганный взгляд. Но и только. Через секунду он уже был снова совершенно спокоен и ответил:

— Я не знаю, сэр.

— Не знаешь?

— Не знаю.

— Ты вполне уверен, что не знаешь?

Он изо всех сил старался выдержать мой взгляд, но не смог и медленно опустил голову. Он стоял молча и не шевелясь, только пальцы его нервно теребили пуговицу; на него жаль было смотреть, несмотря на всю низость его поступков. Немного погодя я нарушил молчание вопросом:

— Что за люди в «Священном союзе»?

Он вздрогнул всем телом, невольно развел руками, — мне этот жест показался отчаянным немым призывом к состраданию, — но не вымолвил ни звука. Он стоял все так же потупившись. Мы не сводили с него глаз в ожидании ответа — и увидели, что по его щекам потекли крупные слезы. Но он молчал. Выждав еще немного, я сказал:

— Отвечай, мои мальчик, ты должен сказать мне правду. Кто это — «Священный союз»?

Он продолжал молча плакать. Немного погодя я сказал, уже довольно резко:

— Отвечай на вопрос.

Он постарался справиться с собой и, подняв на меня умоляющий взгляд, выдавил сквозь рыдания:

— О, сжальтесь надо мной, сэр! Я не могу ответить, потому что я не знаю.

— Что?!

— Да, да, сэр, я говорю правду. Я в первый раз слышу о «Священном союзе». Честное слово, сэр.

— Ах черт! Да ты взгляни, вот твое второе письмо — видишь слова: «Священный союз»? Что ты на это скажешь?

Он пристально посмотрел на меня глазами человека, тяжко и безвинно оскорбленного, и сказал с чувством:

— Это какая-то жестокая шутка, сэр. И кто только мог сыграть ее со мною? Ведь я всегда стараюсь поступать хорошо и никогда никого не обижал. Кто-то подделал мой почерк, я ничего этого не писал. Я в первый раз вижу это письмо.

— Ах ты бессовестный лжец! Ну, а на это что ты скажешь?

Тут я выхватил из кармана и показал ему письмо, написанное симпатическими чернилами.

Он побелел, как мертвец, слегка пошатнулся и уперся рукой о стенку, чтобы не упасть. Немного погодя он еле слышным голосом спросил:

— Вы… прочли его?

Должно быть, наши лица выдали правду раньше, чем я успел открыть рот, чтобы солгать, потому что мужество вернулось к нему, я это ясно заметил по его глазам. Я ждал, что он ответит, но он продолжал молчать. Наконец я не выдержал:

— Ну, что же ты скажешь? Какие сведения содержались в этом письме?

Он ответил с полным самообладанием:

— Ничего, только одно: письма совершенно безвредны и невинны и никому не могут причинить зла.

Я почувствовал себя словно в тупике, ведь я не мог опровергнуть его утверждений. Я не знал, как продолжать. Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я сказал:

— Значит, ты ничего по знаешь ни о «Хозяине», ни о «Священном союзе», и не писал этого письма, и заявляешь, что это подделка?

— Да, сэр, конечно.

Я медленно вытащил бечевку с узелками и молча показал ему. Он равнодушно посмотрел на нее, а затем обратил ко мне вопрошающий взгляд. Терпенье мое готово было лопнуть. Однако я сдержался и сказал обычным тоном:

— Уиклоу, ты это видишь?

— Да, сэр.

— Что это такое?

— По-видимому, кусок бечевки.

— По-видимому? Это именно кусок бечевки. Ты ее узнаешь?

— Нет, сэр, — ответил он как нельзя спокойнее.

Его хладнокровие было просто потрясающе! Я выждал несколько секунд, чтобы молчание еще более подчеркнуло всю значительность того, что я собирался сказать, затем встал, положил ему руку на плечо и с расстановкой произнес:

— Бедный мальчик, ничто на свете тебе уже не поможет. Этот условный знак «Хозяину», эта бечевка с узелками, найденная в стволе пушки на берегу…

— В стволе?! Нет, нет, нет, не в стволе, а в трещине дульной пробки! Она должна была быть в трещине пробки! — И он упал на колени, ломая руки, а на запрокинутое лицо его жаль было смотреть, так оно побледнело и исказилось от ужаса.

— Нет, она была внутри, в стволе.

— Ох, это какая-то ошибка! Боже мой, я пропал!

Он вскочил и начал метаться туда и сюда, увертываясь от протянутых к нему рук и пытаясь выбраться из комнаты. Но это, конечно, было невозможно. Тогда он, горько рыдая, снова бросился на колени, обхватил мои ноги и, цепляясь за меня, принялся умолять:

— О, сжальтесь надо мной! Будьте милосердны! Не выдавайте меня, они сразу меня убьют! Защитите, спасите меня. Я во всем признаюсь!

Не скоро удалось успокоить его, умерить его страхи, заставить хоть немного опомниться. Тогда я начал допрос; он покорно отвечал мне, опустив глаза и время от времени смахивая бегущие по щекам слезы.

— Итак, в душе ты мятежник?

— Да, сэр.

— И шпион?

— Да, сэр.

— И действовал по определенным указаниям, получаемым извне?

— Да, сэр…

— По доброй воле?

— Да, сэр.

— Может быть, даже с удовольствием?

— Да, сэр, бесполезно было бы это отрицать. Сердцем я южанин, Юг — моя родина, и все это я делал во имя нее.

— Значит, все твои рассказы о том, что тебе пришлось вынести и как преследовали твою семью, — заранее придуманная ложь?

— Мне… мне велели так говорить, сэр.

— И ты решился предать и погубить тех, кто пожалел и приютил тебя? Понимаешь ли ты, как ты запутался и до чего низко пал, бедняга?

Ответом были только всхлипывания.

— Ладно, оставим это. Перейдем к делу. Кто такой «полковник» и где он находится?

Он начал горько плакать и попытался избежать ответа. Он заявил, что его убьют, если он это скажет. Я пригрозил посадить его в карцер и запереть там, если он не будет говорить. В то же время я обещал ему защиту от любых покушений на его жизнь, если он чистосердечно во всем признается. В ответ он только упрямо сжал губы и не слушал никаких моих уговоров. Тогда я повел его в камеру, один вид которой мгновенно отрезвил его. Он разразился плачем, мольбами и заявил, что расскажет все.