Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

— Например, с аэролитом, славный балагур, — неприятная была бы встреча!

— В высшей степени неприятная, божественный Манифафа! Я едва не расшиб себе лоб о серо-голубое облачко, величиной не больше кулака, которое как ни в чем не бывало вразвалку двинулось ко мне, намереваясь непременно пролететь между двумя моими ядрами. Черт возьми, какой удар!

— Ты дунул или плюнул?

— Не успел ни того, ни другого; хорошо, что в последнюю минуту облачко любезно свернуло вправо, как сделал бы любой извозчик.

— Самым большим изъяном такого способа передвижения, балагур, кажется мне однообразие картин, предстающих взору странника, ибо для того, кто привык смотреть в окно кареты и читать вывески задом наперед, нет ничего более отвратительного в своей монотонности, нежели дорога, на которой происшествием считается встреча с серо-голубым облачком.

— Монотонности, Государь? О монотонности не могло быть и речи. Я получал неизъяснимое удовольствие от зрелища восьми сотен подвесных мостов, чьи чудесные арки были украшены трофеями, обелисками и статуями, исполненными такого же превосходного вкуса и чувства пропорций, какие отличают статуи с моста Согласия [128]. Я потерял дар речи от восхищения.

— Другие, Вздорике, при виде картины столь поразительной потеряли бы и все остальное.

— Я наслаждался ею от всего сердца, когда штанга, соединявшая мои ядра, по-видимому, разогревшись сверх меры от трения и будучи весьма теплопроводной от природы, внезапно заскрипела, раздулась и переломилась ровно посередине по причине гомогенности ее материи и совершенной эквиполентности [129]обоих метательных импульсов.

— Когда дело доходит до гомогенности и эквиполентности, — сказал Манифафа и зевнул так, что чуть не вывихнул себе челюсть, — ничего другого ожидать не приходится. Теперь ты на верном пути и можешь опять описать мне, как выглядит мир вверх тормашками, — ведь ты, я уверен, не изменил своей привычке ради занимательности повествования приземляться не на ноги, а на голову.

— Молю Ваше Величество вспомнить, что в рытвину я упал вперед ногами.

— Ты прав, балагур, — отвечал Сумабезбродий, — и порой я об этом сожалею; ведь если бы первой с землею встретилась твоя голова, то мы, льщу себя надеждой, уже покончили бы с историей твоих путешествий.

— Немного терпения, божественный Манифафа, мы уже приближаемся к концу, если, конечно, вы не пожелаете услышать еще раз все сначала. Поскольку в тот самый момент, когда металлическая штанга разорвалась, я опирался на нее, ибо это вполне естественное положение для странствователя, любующегося окрестными видами, я имел счастье ухватиться за тот кусок железа, который держал в руках, и продолжал двигаться вперед вместе со своим ядром, тогда как королевская карета Левиафана улетела от меня ко всем чертям. Остальное Вашему великолепному Султанскому Высочеству известно. Я пробил насквозь высокие крепостные стены, окружающие ваш дворец, поразил вашу удесятеренную охрану, которой нанес ужасный урон, и влетел в ваши покои, где, натурально, упал к вашим священным ногам, что, ввиду незаурядности события, вызвало легкое удивление у присутствующих.

Тут Манифафа захрапел, как целый орган. Из этого Вздорике сделал логический вывод, что Манифафа заснул.

На этом похождения балагура, казалось бы, должны были закончиться, однако он еще не испил свою чашу до дна. Сей великий человек был не чужд иных природных слабостей, от которых в его времена еще не изобрели лекарства. Как ни поглощен был Вздорике рассказом о своих странствиях, от его внимания не ускользнуло чуть заметное трепетание шелковых завес, за легкими складками которых скрывались двери, ведущие из дивана в гарем, и он вполне резонно объяснил это явление воздействием субстанции более разумной, нежели воздух, ибо до его слуха долетали произносимые этой субстанцией слова. В самом деле, жены Манифафы, удивляясь непривычно долгому отсутствию царственного супруга и, вероятно, желая полюбоваться в свое удовольствие на незнакомого философа, который промчался мимо них на маховом ядре так внезапно, что они даже не успели его рассмотреть, украдкой пробрались ко всем выходам из сераля, и Вздорике даже ухитрился приметить одну довольно пышную одалиску, чья смуглая плутовская физиономия чрезвычайно занимала его воображение. На беду, то была любимая жена Манифафы.

Стрелка часов не пробежала еще и четверти циферблата, когда Манифафа внезапно проснулся, разбуженный неким весьма рогатым сном. Нетрудно догадаться, что в непосредственной близости от себя он балагура не обнаружил; зато, проникнув за ближайшую завесь, нашел его в более чем непосредственной близости от своей любимой жены, причем балагур, отдавшись во власть сладкого и коварного изнеможения, спал сном, отнюдь не похожим на сон невинности [130].

Вздорике, злосчастный Вздорике открыл глаза от блистания ятагана.

— Узнаешь ли ты господина твоего тела и твоей души, презренный лицемер? — вскричал Сумабезбродий.

— Пощадите, пощадите жалкое тело вашего покорнейшего и смиреннейшего балагура! — взмолился Вздорике полузадушенным голосом. — Что же до души, философия научила меня придавать ей не больше значения, чем сочному и сладковатому съедобному стержневому корню brassica napus, представляющему собой третью разновидность Линнеевой asperifolia.

— И все эти словеса, призванные доказать твою ученость, означают просто репу! — воскликнул Манифафа. — Впрочем, не важно, — продолжал он, вкладывая меч в ножны, — никто не сможет сказать, будто, движимый безумной ревностью и жаждой мести, я лишил совершенствование его главной опоры. Я могу приискать тебе иное употребление, которое преумножит мою славу. Я охотно отослал бы тебя на маховом ядре навестить досточтимого Левиафана, отзывавшегося обо мне в столь лестных словах, но ты доставишь мне куда большее удовольствие, если — чем раньше, тем лучше — отправишься на поиски Зеротоктро-Шаха в тот бездонный колодец, который недавно образовался посреди главной площади Сумабезбрии. Тщательно обдумав такой исход за то время, пока ты вел свой рассказ, я счастлив и горд, что могу предоставить тебе возможность исполнить твое великое предназначение в пределах моих владений. Договоримся полюбовно: сделай к своему завещанию приписку, удостоверяющую, что ты по взаимной договоренности и старой дружбе оставляешь мне все свое состояние, и будь готов, пленительный балагур, нынче же вечером отправиться в Бактриану. Любопытно, вернешься ли ты так же легко из центра Земли, как и из самых отдаленных точек ее орбиты.

Вздорике, сдержанный и почтительный царедворец, не произнес ни слова в ответ на это отеческое наставление. Вечером его предали земле.