Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

Все влюбленные доверчивы.

«Сударь, — обратился ко мне мой трогательный четвероногий знакомец, — раз вы так добры, что хотите услышать от меня некоторые подробности моей печальной жизни, мне придется начать издалека, ибо несчастья преследуют меня едва ли не с самого рождения.

Хотя своим появлением на свет я обязан хитрейшему из Лисов, ни одного из его талантов я не унаследовал. Воздух, которым я дышал, весь напитанный злобой и лицемерием, был мне тягостен и отвратителен. Лишь только я получал возможность предаться моим собственным склонностям, как принимался искать общества животных, наиболее противных моей породе. Мне казалось, что таким образом я мщу Лисам, которых я ненавидел, и природе, которая наделила меня вкусами, столь мало согласными со вкусами моих братьев. Большой Бульдог, с которым я подружился, научил меня любить и защищать слабых; часы напролет я внимал его наставлениям. Добродетель обрела в его лице не только страстного поклонника, но и ревностного последователя; впервые я увидел, как он переходит от теории к практике, когда он спас от смерти не кого иного, как меня. Глупейший из всех лесничих королевства застал меня в винограднике своего хозяина, куда в невыносимо жаркий день привело меня желание отдохнуть в холодке и отведать винограда. Лесничий имел подлость задержать меня и отвести к хозяину усадьбы, который занимал высокую должность в муниципалитете и имел грозный вид, приводивший меня в трепет.

Впрочем, сударь, этот сильный и гордый зверь был в то же самое время лучшим из Животных; он простил меня, пригласил к своему столу и, помимо пищи телесной, коей он жаловал меня с безграничной щедростью, доставил мне и пищу духовную, преподав уроки мудрости и нравственности — плод чтения прославленных авторов.

Я обязан своему наставнику всем, сударь, — чувствительностью сердца, изощренностью ума и даже счастливой возможностью беседовать нынче с вами. Увы, я до сих пор не убежден, что должен быть ему признателен за то, что он сохранил мне жизнь. Но оставим это. Множество печалей и бедствий, о которых я не стану распространяться, ибо они не представляют для вас ни малейшего интереса, каждодневно омрачали мое существование вплоть до той сладостной и роковой минуты, когда я всем сердцем полюбил создание, на взаимность которого, казалось, не мог питать ни малейшей надежды из-за вражды наших двух семейств. Уподобившись Ромео, я, к несчастью, оказался не так счастлив, как он: я любил, но меня не любили!»

Не в силах сдержать изумления, я перебил его.

«Кто же, — воскликнул я, — та бессердечная краса, которая пренебрегла любовью столь пылкой? Кто тот идеальный герой-триумфатор, которого предпочли вам? Ведь, как я понял из ваших слов, Пеструшка любит любого».

«Эта краса, сударь, — отвечал он, стыдливо потупившись, — Курица, а соперник мой — Петух».

Я смутился.

«Сударь, — сказал я ему настолько спокойно, насколько мог, — не сочтите, что недавняя стычка с этим животным хоть сколько-нибудь влияет на мое к нему отношение. Это было бы ниже моего достоинства. Однако всю свою жизнь я выказывал столь глубокое презрение к существам его породы, что, даже не испытывай я вполне естественного сочувствия к вашим невзгодам, я проклял бы привязанность Пеструшки к этому созданию. В самом деле, есть ли на свете существо более глупо напыщенное и напыщенно глупое, более эгоистичное и самовлюбленное, более пошлое и низкое, чем Петух, чья тупая красота обличает все эти свойства? Из всех известных мне созданий Петух — самое уродливое, ибо самое бессмысленное».

«Многие Курицы не разделяют вашего мнения, сударь, — сказал мой юный друг со вздохом, — и любовь Пеструшки есть прискорбное доказательство того превосходства, какое дает авантажная внешность в сочетании с огромной уверенностью в себе. Поначалу, введенный в заблуждение собственной неопытностью и безмерностью моей любви, я надеялся, что моя глубокая, безграничная преданность рано или поздно будет оценена той, кто ее внушила; что мне поставят в заслугу хотя бы ту победу, какую безрассудная страсть помогла мне одержать над моими естественными склонностями; ибо, как вам известно, сударь, я не был рожден для подобного чувства, и, хотя образование существенно изменило мои инстинкты, тот факт, что я сообщил привязанности Лиса к Курице, носящей, как правило, характер сугубо материальный, известную одухотворенность, заслуживал, как мне кажется, хоть какого-нибудь поощрения. Однако счастливая любовь безжалостна: Пеструшка наблюдает за моими страданиями, не испытывая ни малейшего раскаяния и, пожалуй, почти вовсе их не замечая. Соперник же мой извлекает из них пользу, ибо там, где можно выказать фатовство и заносчивость, он всегда будет первым. Друзья, возмущенные моим поведением, презирают меня и не желают со мною знаться; я один в целом свете, покровитель мой удалился в почетную отставку и почил вечным сном, так что я возненавидел бы жизнь, не придавай ей моя безумная страсть, несмотря на все доставляемые ею муки, некое неизъяснимое очарование.

Я живу, чтобы видеть ту, которую люблю, а чтобы жить, я должен ее видеть [214]: это замкнутый круг, в котором я кручусь, словно несчастная Белка в своем колесе; не надеясь и не смея покинуть свою тюрьму, я брожу вкруг той, которая укрывает Пеструшку и от кровожадности моих собратьев, и от самой страстной и почтительной привязанности, какую когда бы то ни было испытывало земное существо. Я чувствую, что обязан нести свой крест до конца дней, и не роптал бы на судьбу, если бы только мне было позволено тешить себя мыслью, что прежде, чем прервется череда моих дней и страданий, я смогу доказать этой пленительной особе, что достоин ее нежности или, по крайней мере, жалости!

Вы так снисходительны, сударь, что вполне естественные обстоятельства, способствовавшие сближению моей судьбы с судьбой Пеструшки, будут вам, возможно, не вовсе безразличны.

Поэтому, если вы позволите, я поведаю вам о кровавом совете, который собрался прошлым летом и на который меня допустили исключительно из почтения к памяти моего отца; ибо, как я уже говорил, наградою за мое пристрастие к жизни созерцательной и за полученное мною эксцентрическое и гуманитарное образование неизменно служили мне нещадные побои и язвительнейшие насмешки. Поэтому мое участие в той вылазке, что обсуждалась тогда, представлялось всем вещью крайне сомнительной.

Дело шло просто-напросто о том, чтобы в отсутствие хозяина и его собак напасть на скотный двор соседней фермы и учинить там резню, от одних приготовлений к которой волосы у вас на голове встали бы дыбом. Простите, — смутился он, — я не заметил, что вы носите парик.