Арчибалд Кронин - Памятник крестоносцу

Отсюда арена выглядела неправдоподобно маленькой, она желтела где-то далеко, далеко внизу, а металлическая конструкция, на краю которой он стоял, казалась невесомой, не более устойчивой и надежной, чем шелковая трехцветная лента. Снова по телу Стефена пробежала дрожь. Он еще держался за штангу, он еще мог отступить. Страх сковал его тело. Он старался совладать с собой, победить страх. Будь что будет, но он должен это сделать.

Он затаил дыхание, потверже уселся в седле и наклонился вперед. Внезапно ему послышался приглушенный крик, почудилось, что он видит какую-то темную, казавшуюся сверху сплющенной фигуру, размахивающую руками. Если это было предостережение, то оно пришло слишком поздно. Впившись взглядом в центральную белую полосу трамплина, Стефен, призвав на помощь все свое мужество, заставил себя отпустить штангу. Какую-то долю секунды он отвесно падал вниз, затем взмыл вверх, пролетел, словно выброшенный из катапульты, по воздуху, почти в то же мгновение ощутил сильный толчок, и его на бешеной скорости вынесло из балагана и швырнуло в придорожную канаву, полную жидкой грязи.

С минуту он лежал недвижно, изумляясь тому, что все еще жив, как вдруг услышал, что кто-то бежит к нему.

— Nom tie Dieu!.. Ты что, хотел покончить с собой? — Джо-Джо, казалось, впервые был выведен из состояния апатии.

— Нет, — сказал Стефен и, пошатываясь, поднялся на ноги. — Но меня, кажется, сейчас стошнит.

— Сумасшедший идиот! Как это тебя угораздило?

— Мне захотелось поразмяться.

— Ты просто спятил! Когда я увидел тебя наверху, я думал, что все пропало.

— А что бы от этого изменилось?

Джо-Джо пристально на него поглядел.

— Брось ты это, черт побери. Пойдем выпьем.

— Ладно, — сказал Стефен и добавил: — И, пожалуйста, не рассказывай никому.

Они направились через площадь к кафе. После бокала крепкого кальвадоса у Стефена перестали дрожать руки. Он пил молча, лишь изредка перебрасываясь словом с Джо-Джо. Так они просидели в кафе до закрытия. От выпитой водки голова у Стефена отяжелела, чувства притупились. Но он уже понимал, что не достиг решительно ничего, что он не в силах отказаться от Эмми. И по-прежнему тупо ныло сердце.

Через две недели они прибыли в Ниццу. Этот город, в который они вступили со стороны затененных мимозами террас Ле Бометт, оказался куда обширней, чем представлялось Стефену. Английский променад, залитое солнцем взморье, банально нарядные цветочные клумбы и кричащая роскошь отелей — все имело неприятно претенциозный вид. Но цирк расположился в другом конце города, на площади Карабасель, среди лабиринта узких улочек, где тут и там, прямо под открытым небом, раскинулись небольшие рынки и повсюду стояли лотки с овощами, фруктами и несметным множеством цветов. Это был живописный, пестрый и шумный мир, полный интимного очарования парижских предместий, но согретый теплым солнцем юга.

— А здесь неплохо, верно? — Джо-Джо расправил узкие плечи, обтянутые рваной фуфайкой. — Приятно снова очутиться в этих краях.

— Тебе здесь нравится?

— Еще бы! И тебе понравится. Смотри. — Он сделал широкий жест. — Художник может увидеть много занятного на площади Карабасель.

В другое время Стефен с большим интересом обследовал бы эти кварталы. Но в нынешнем состоянии душевного напряжения и беспокойства ему было трудно работать. Все же он заставил себя выйти с альбомом на улицу и сделал несколько набросков местных жителей: старуха в белом чепце, торгующая артишоками, крестьянин с корзиной живых цыплят, рабочие, ремонтирующие дорогу… Но он делал все это без увлечения и в полдень, когда стало припекать, вернулся в свой фургон, чтобы отдохнуть перед представлением.

Вечером, склонившись над мольбертом и заканчивая последний за этот день портрет, он заметил, что какой-то человек, стоя в стороне и небрежно опершись о трость, наблюдает за его работой. Что-то в позе этого человека пробудило смутные воспоминания в душе Стефена. Он оглянулся.

— Честер!

— Как поживаешь, старина? — Гарри стянул с руки замшевую перчатку, пожал Стефену руку, рассмеялся — подкупающе и мило, как всегда. — Я слышал, что ты уехал с цирком Пэроса. Но где, скажи на милость, раздобыл ты это чудовищное одеяние?

— Я ношу его по условию контракта.

— Понятно! В качестве приманки для дикарей. Но о этом наряде, вероятно, нельзя не чувствовать себя немножко ослом?

— Я уже привык к нему. Подожди меня, я сейчас освобожусь.

Пока Стефен торопливо заканчивал портрет, Честер вынул портсигар, закурил сигарету. На нем был полотняный костюм, белые с коричневым туфли, на голове — соломенная панама. Рубашка была из натурального шелка, брюки отлично отутюжены, щегольской галстук бабочкой дополнял туалет, У Честера был вид беспечного, праздного гуляки. Лицо его покрывал густой загар.

— Я никак не могу поверить, что ты здесь, — сказал Стефен. — Хоть ты и говорил, что собираешься в Ниццу. Ты хорошо выглядишь.

— Благодарю. Да, я чувствую себя недурно.

Гарри добродушно улыбнулся, и Стефен невольно улыбнулся тоже, снова ощущая притягательную силу этого беспечного дружелюбия, которое Честер умел расточать так легко.

— Тебе, верно, повезло в рулетку.

— Да, представь себе, здорово повезло. — Честер усмехнулся. — Я дошел до ручки и поставил последние пятьдесят франков на двойное зеро. Почему? Да просто потому, что в случае проигрыша у меня был бы тот же самый ноль в квадрате. Выпало двойное зеро. Я ничего не снял со ставки. Почему? А бог его знает. Снова выходит двойное зеро. Да, черт побери, поглядел бы ты, какая это была куча больших красивых красных фишек! Я начал было их сгребать и почувствовал, что не в силах этого сделать. Что-то шептало мне в уши: попытай счастья в третий раз. Я снова поставил все. Когда колесо завертелось, я думал, что умру. И снова выпало двойное зеро. Ну, на этот раз я быстро сгреб все фишки и, не теряя времени, — к кассе. А на другой день убрался подальше от греха — в маленькую гостиницу в Вильфранш. С тех пор живу, как король. — Он взял Стефена под руку. — А теперь расскажи о себе. Как работа?

— Не очень-то клеится.

— Можно поглядеть?

Стефен повел Гарри к своему фургону, вынес несколько полотен и поставил их одно за другим, прислонив к колесу. Гарри осмотрел их все с видом знатока.

— Ну, знаешь, старина, — сказал он, когда осмотр был закончен, — наверно, в них что-то есть, но до меня это как-то не доходит. Что-то у тебя неладно с перспективой. И не кажется ли тебе, что мазок слишком груб?

— Я и хотел, чтобы он был груб… Чтобы вернее передать жизнь как она есть.

— Но эти лошади не очень-то передают жизнь как она есть.

Гарри тросточкой указал на композицию темперой, где были изображены испуганные грозой, бешено скачущие кони.