Франсуа VI Ларошфуко - Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры

Heur [118]легко было поместить там, где не станет bonheur; [119]создав такое истинно французское прилагательное, как heureux [120], оно перестало существовать. Поэты иногда еще пользуются: им, но не столько по доброй воле, сколько по требованию размера. Issue [121]процветает, а породившее его issir [122]упразднено, в то время как fin [123]здравствует, а его детище finer [124]умерло; cesse и cesser [125]существуют на равных правах. Verd не образует больше verdoyer [126], fête — fêtoyer [127], larme — larmoyer [128], deuil — se douloir и se condouloir [129], joie — s'éjouir [130], хотя то же слово joie образует se réjouir и se conjouir, точно так же как orguefl образует s'enorgueillir [131]. Прежде о людях говорили собирательно gent; [132]это легко произносимое слово вышло из употребления, а вместе с ним и слово gentil [133]. Мы говорим diffamé [134], но забыли, что происходит оно от устарелого fame [135], часто произносим curieux [136], но не помним cure [137]. Мы отказались от si que в пользу de sorte que или de maniére que [138], от de moi в пользу pour moi или quant à moi [139], от je sais que c'est qu'un mal в пользу je sais ce que c'est qu'un mal [140], хотя говорить по-старому было проще: в первых двух случаях помогала аналогия с подобными же латинскими выражениями, а в последнем — фраза была на одно слово короче и ее удобнее было произносить в надгробных речах. Обычай выбрал par consequent вместо par conséquence [141], но en conséquence вместо en conséquent [142], façons de faire вместо maniéres de faire [143], но maniéres d'agir вместо façons d'agir; [144]предпочел глагол travailler глаголу ouvrer [145], être accoutumé — souloir [146], convenir — duire [147], faire du bruit — bruire [148], injurier — vilainer [149], piquer — poindre [150], faire ressouvenir — ramentevoir [151]. Pensées заняли место pensers [152], которые так чудесно выглядели в стихах. Мы говорим grandes actions, а не prouesses [153], louanges, а не loz [154], méchanceté, а не mauvaiseté [155], porte, а не huis [156], navire, а не nef [157], armée, а не ost [158], monastére, а не moustier [159], prairies, а не prées… [160]А ведь все эти одинаково прекрасные слова могли бы жить рядом в языке, безмерно обогащая его! Обычай путем прибавления, изъятия, перестановки или изменения нескольких букв обратил fralater в frelater [161], preuver в prouver [162], proufit в profit [163], froument в froment [164], pourfil в profil [165], pourveoir в provision [166], pourmener в promener [167], pourmenade в promenade [168]. Тот же обычай требует, чтобы прилагательные habile, utile, facile, docile, mobile, fertile [169]одинаково оканчивались и в мужском и в женском роде, тогда как vil [170]в женском роде дает vile, a subtil [171]— subtile. Он изменил старинные окончания некоторых слов, превратив scel в sceau [172], mantel в manteau [173], capel в chapeau [174], coutel в couteau [175], hamel в hameau [176], damoisel в damoiseau [177], jouvencel в jouvenceau; [178]при этом мы никак не можем сказать, что французский язык много выиграл от этих замен и подстановок. Так ли уж полезно для языка во всем подчиняться обычаю? Не лучше ли стряхнуть гнет его деспотической власти? А если следовать обычаю, то надо вместе с тем прислушиваться и к голосу разума, который подсказывает нам, как избежать путаницы, и вместе с тем помогает определять корни слов и связь, существующую между живым языком и языками, его породившими.

Лучше ли писали наши предки, чем пишем мы? Превосходим ли мы их в умении выбирать нужные слова, в изяществе слога, в ясности и сжатости изложения? Об этом много спорят, но не могут прийти ни к какому решению. Споры эти вовек не кончатся, если мы будем следовать примеру тех, кто сравнивает какого-нибудь бездарного писаку прошлого века с нашими самыми прославленными авторами, стихи Лорана {270} , которому платили деньги, чтобы он больше не писал их, со стихами Маро и Депорта {271} . Чтобы найти правильный ответ, нужно противопоставить один век другому и сопоставить одно превосходное произведение с другим, например, лучшие рондо Бенсерада и Вуатюра с теми рондо, которые я привожу ниже; история сохранила нам эти стихи {272} , но кто и когда их написал, мы не знаем.

Абраам Босс.

Гравюра из серии «Девы неразумные».

Христианская проповедь превратилась ныне в спектакль. Евангельское смирение, некогда одушевлявшее ее, исчезло: в наши дни проповеднику всего нужнее выразительное лицо, хорошо поставленный голос, соразмерный жест, умелый выбор слов и способность к длинным перечислениям. Никто не вдумывается в смысл слова божьего, ибо проповедь стала всего лишь забавой, азартной игрой, где одни состязаются, а другие держат пари.

Светское красноречие, процветавшее при Леметре, Пюселе и Фуркруа {273} в залах судебных заседаний, теперь уже не в ходу там; оно переселилось на церковную кафедру, где ему не должно быть места.

Красноречие царит ныне даже у подножия алтаря, там, где свершаются таинства; миряне судят проповедников, бранят их или одобряют, но они равно холодны и к той проповеди, которая им по вкусу, и к той, которой они недовольны. Оратор одним нравится, другим нет, но в обоих случаях он никого не исправляет, ибо и не пытается никого исправить.

Смиренный ученик внимает словам учителя, извлекает пользу из его наставлений и, в свою очередь, становится учителем. Человек, преисполненный гордыни, критикует проповедь, словно это книга какого-нибудь философа, и в конце концов так и не набирается ни христианских добродетелей, ни ума.

Пока не явится человек, который, проникшись духом Святого писания, начнет просто и убедительно толковать народу слово божье, до тех пор у ораторов и риторов отбоя не будет от поклонников.

Цитаты из светских книг, ненужные отсылки, пустой пафос, антитезы, гиперболы больше не в ходу; скоро проповедники перестанут рисовать в своих речах портреты великих людей и ограничатся толкованием Евангелия, которое всегда волнует сердца и обращает слушателей к истинной вере.