Михаил Булгаков - Том 3. Собачье сердце

И протестовать поздно, и протестовать бесполезно.

Можно на севастопольский поезд опоздать, другую машину искать негде.

Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машина в Крыму по своей быстроходности.

Кроме того, поехали, конечно, не пять, а 11 человек — 8 пассажиров с багажом и три шофера — двое действующих и третий — бойкое существо в синей блузе, кажется, «автор» этой первой по быстроходности машины, в полном смысле слова «интернациональной». И мы понеслись.

В Гаспре «первая по быстроходности машина», конечно, сломалась, и все пассажиры этому, конечно, обрадовались.

Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно, лежали, как ящерицы на солнце. Зелень, океан, уступы, скалы…

Шина лопнула в Мисхоре. Вторая в Алупке, облитой солнцем. Опять страшно радовались. Навстречу пролетали лакированные машины Крымкурсо с закутанными в шарфы нэпманскими дамами.

Но только не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, а пешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега.

Под вечер обожженные, пыльные, пьяные от воздуха катили в беленький раскидистый Севастополь, и тут ощутил тоску: «Вот из Крыма нужно уезжать».

Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как ножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этой дьявольской езде машина «лизнула» крылом одну из мажар.

Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы вечером из усеянного звездами Севастополя в теплый и ароматный вечер с тоскою и сожалением уехали в Москву.

Вечерний выпуск «Красной газеты» (Ленинград),

3 августа 1925 г.

10 августа 1925 г.

22 августа 1925 г.

24 августа 1925 г.

31 августа 1925 г.

Сцена представляет темную ночь на станции Ржев-2 М.-Б.-В. ж. д. Неожиданно косая молния и выстрел — бабах!

Голос агента охраны.Православные!..Пакгауз на товарном дворе горит! (Выстрел — б-бах!) Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (Выстрел — ба-бах!) Горит! Люди добрые! Пакгауз горит! (Выстрел.) Караул! (Выстрелы — б-бах! ба-бах! бах, бах, бах!!) На тебе еще раз…

(На небе зловещая розовая полоса.)

Голос Комарова.Что случилось?

Голос агента охраны.Товарищи! Бей тревогу! Пакгауз горит.

(Зарево, виден Комаров — он в одном белье.)

Комаров.Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на месте.) Пожарные, чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит…

1-й пожарный на каланче (вниз) . Васька, бей тревогу, на товарном горит!

2-й пожарный (внизу) . Горит? (Бом! бом! бом!)

1-й.Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!

2-й.Бом-дин, дили-бом… Загорелся кошкин дом! (В отчаянии.) Сидят, сукины сыны, как насекомые.

Комаров (врываясь) . Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы, вставайте. Караул, горим! (Храп.) Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев, вставайте. Голубчик, вставайте! Миленький.

Брандмейстер (сквозь сон) . М-м…

Комаров.Красавчик мой, вставай. Ржев-второй горит. (В окнах багровое зарево — светло, как в полдень.)

Брандмейстер.Эм… мня… мня…

Комаров (воет) .

Брандмейстер.Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету: кто ты такой?

Комаров.Комаров я. Голубчик! Комаров.

Брандмейстер.Какого же ты лешего людей будишь? А? Только что лег, глаза завел, — на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я б тебя… Трах! Тарарах!! Тах!..

Комаров.Миленький… Пакгауз…

Брандмейстер.Уйдешь ты или нет?

Комаров.Пакгауз…

Брандмейстер.Э, ты, я вижу, не уймешься (швыряет в него сапогом) . Вон!

(Храп пожарных. За сценой слышно, как рушится потолок в пакгаузе. Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой.)

Бабий голос.Пропали, головушки горькие! Комаров (с плачем бросается к телефону) . Город! Город, барышня. Даешь пожарную команду! Горим!

Голос в телефоне.Который тут горит? Счас! Сей минуту.

За сценой грохот колес.

Труба.Там-тара-рам. Там-тара-рам.

Голоса за сценой.Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу… тара-рах… Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру. Публика, осади назад. Где ж ваша-то команда?

Голос Комарова.Спят они. Добудиться не можем.

Голос.Ах, сукины коты! Павленко, качай, качай (рев воды) .

Брандмейстер (просыпается) . Как будто шум? Пожарные (просыпаются) . Горит как будто? (В окнах зарево угасает.)

Брандмейстер.Что же вы спите, поросята… Ванька! Васька! Митька! Вставай, запрягай! Где мои штаны?

Голоса.Не надо. Потушили…

Брандмейстер.Кто?

Голос.Городская.

Брандмейстер.Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть. Ну, ладно. Раз потушили, слава Богу. (Ложится и засыпает. Храп. Тьма.)

МИХАИЛ

«Гудок», 19 августа 1925 г.

Ах, до чего замечательный город Москва! Знаменитый город! И сапоги знаменитые!

Эти знаменитые сапоги находились под мышкой у Василия Рогова. А сам Василий Рогов находился при начале Новинского бульвара, у выхода со Смоленского рынка. День был серый, с небом, похожим на портянку, и даже очень легко моросило. Но никакой серости не остановить смоленского воскресенья! От Арбата до Новинского стоял табор с шатрами. Восемь гармоний остались в тылу у Василия Рогова, и эти гармонии играли разное, отравляя душу веселой тоской. От Арбата до первых чахнувших деревьев в три стены стоял народ и торговал вразвал чем ни попало: и Львом Толстым, босым и лысым, и гуталином, и яблоками, штанами в полоску, квасом и Севастопольской обороной, черной смородиной и коврами.

Если у кого деньги, тот чувствует себя, как рыба в море, на Смоленском рынке. Искупался Василий Рогов в океане и поплыл с сапогами и финским ножом. Сапоги — это понятно. Сапоги давно нужно было купить, ну а финский нож к чему? Купился он сам собой как-то.

Когда Рогов отсчитал два червя за сапоги в палатке, вырос из-под земли человек с кривым глазом и почему-то в генеральской шинели и заметил гнусаво:

— Сапоги купили, папаша! Отличные сапоги. Ну а такой финский нож вы видали?

И тот сверкнул перед Роговым убийственной сталью…

— Не нужно, — сказал Рогов, уминая под мышку сапоги.

— Шесть рублей финка стоит, — сообщил человек, — а отдаю за четыре, и только по случаю ликвидации лавки.

— Никакой у тебя лавки нет, — возразил с презрением Рогов и подумал: «Сколько этих жуликов на Смоленском! Ах, Боже мой!»