Михаил Булгаков - Том 3. Собачье сердце

После этого он надел калоши, шапку, шарф, взял чемодан и уехал на новое место службы.

А по всем конторам три дня после этого стоял вой и скрежет зубовный, но уже не поддельный, а настоящий. Начальники контор сгоняли сотрудников и читали им вслух сочинение Дееса.

— Чтоб его разорвало, — говорили сотрудники неподдельными голосами, но шепотом. Ни одного слова нельзя понять, и какого он черта это писал, никому не известно. Ну, слава тебе Господи, что он уехал, авось, не вернется.

ЭММА Б.

«Гудок», 16 октября 1925 г.

(Подлинное письмо)

Бывают люди серьезные, а бывают такие, которые, что ни сделают, выходит ерунда.

Например, который страхкассу при станции Рязань Казанской поместил зачем-то наверху, во втором этаже.

Туда инвалиды ходят гражданских фронтов и лезут наверх, при этом, конечно, ругаются словами неприличными.

А обратно гораздо интереснее. Я как-то вхожу и слышу грохот и вижу… бежит сверху костыль с ручкой, обернутый тряпкой. Прыгнул влево, потом вправо и при этом стукнул в зубы какого-то профработника так, что тот залился слезами, как дитя, и, наконец, выбежал на парадный вход прямо к извозчику.

Как якобы живой костыль.

Я кричу:

— Какой дьявол швыряется костылями?

И слышу голос с неба:

— Я тебе не дьявол…

И вижу — несется со страшной скоростью инвалид, проливавший кровь, несется, на чем люди сидят, по перилам и на каждом повороте кричит, чтобы кого-нибудь не раздавить. Потом съехал очень ловко и сел у парадного хода со словами:

— ……. ь.

Спрашиваю:

— Почему ты ездишь, а не ходишь?

— А ты что, слепой? (это он говорит). Ты видишь, у меня ноги нет? Я могу ходить только по ровному месту, а тут какая-то бесхвостая собака кассу загнала на второй этаж!

В это время сверху летит второй работник ответственного вида, спасаясь от костыля. За ним вприпрыжку костыль, за костылем шапка, за шапкой — краюха хлеба, каковая вскочила в подвал, в заключение, как вихрь, съехал инвалид. Но он не так, как первый, удачно, а с криком: «Не угадал, братцы!» — проскочил в окно, не оставив ни одного стекла, и прямо на улицу.

Вследствие чего кассу нужно перевести на первый этаж.

Письмо списал ЭМ. БЕ.

«Гудок», 21 октября 1925 г.

Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.

В это-то время к железнодорожной лавке и подполз, как тать, плюгавый воз, таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:

— Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..

— Отпрыгни от меня моментально! — ответил Ванька, с треском отпер дверь лавки и пропал в ней.

Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:

— Соскучились, ребятишки?

Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:

— Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог объехать?

— Агародами… Там сугробы, — начала личность огрызаться и не кончила. Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.

С победоносным криком: «Номер первый — ура!!!», — он влип в дверях во второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:

— Что б ты сдох! Ну, куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь! Фаддей — первый, он дежурил два дня.

Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во все окошки, кричал:

— Братцы, очищенное привезли!..

Калитки захлопали.

Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на пол корпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише жена Сидорова, восьмым — сам Сидоров, девятым, Пелагеин племянник, бросивший на пять саженей десятого — помощника начальника станции Колочука, показавшего 32 версты в час, одиннадцатым — неизвестный в старой красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь, рявкнув:

— Организуй на улице!

*

Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно. Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга на организованную очередь повторными атаками.

— Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! — кричала она, как кавалерийская труба.

— Какое тут мясо! — отвечала очередь. — Вон старушку с мясом!

— Плюнь, Пахомовна, — говорил женский голос из оврага, — теперь ничего не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут…

— Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!

— В очередь!

— Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!

— Сам ты мерзавец!

— Товарищи, будьте сознательны!

— Ох, не хватит…

— Попрошу не толкаться, я — начальник станции!

— Насчет водки — я сам начальник!

— Алкоголик ты, а не начальник!

*

Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий с счастливым лицом и двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.

— Две бутылочки.

— Три двадцать четыре! — вопил фартук, — что кроме?

— Сельдей четыре штуки…

— Сельдей нету!

— Колбасы полтора фунта…

— Вася, колбаса осталась?

— Вышла!

— Колбасы уже нет, вышла!

— Так что ж есть?

— Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…

— Давай русско-голландского полфунта…

— Тридцать две копейки? Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!

— Две бутылочки…

— Какую закусочку?

— Какую хочешь. Истомилась моя душенька…

— Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.

— Давай зубного порошка две коробки!

— Не желаю я вашего ситца!

— Без закуски не выдаем.

— Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?

— Как желаете…

— Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!

— Попрошу не ругаться!

— Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!

— Товарищ, не задерживайте!

Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый — две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый — две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый — две бутылки и два куска туалетного мыла «Аромат девы», двести девятнадцатый — две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый — две и носки, да двести двадцать первый получил шиш.