Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни

— Это моя Федулия Ивановна, — сказал Собакевич. — Душенька, рекомендую: Павел Иванович Чичиков.

Чичиков, хромая, подлетел к ручке Федулии, которую она почти впихнула ему в губы, затем, сделав движение головой, подобно актрисам, играющим королев, Федулия сказала:

— Прошу… — и уселась на диван. Чичиков и Собакевич сели в кресла. Наступило молчание. Стучит дрозд. Чичиков делает попытку улыбнуться Федулии Ивановне, но она недвижна и величественна. Тогда Чичиков смотрит на Собакевича.

— Маврокордато… — отрывисто вдруг изрекает тот, кивая на портрет какого-то странного военного, в красных панталонах, с толстыми ляжками и с неслыханными усами.

Чичиков уставился на портрет.

— Колокотрони… — продолжал Собакевич на точно таком же портрете другого военного.

— Канари…

— Миаули… греческие полководцы… — пояснил он.

Ознакомив Чичикова с портретами полководцев, Собакевич опять замолчал.

— А мы в прошедший четверг, — с улыбкой начинает Чичиков, — об вас вспоминали у Ивана Григорьевича…

Молчание.

— Прекрасный он человек… — продолжал Чичиков.

— Кто такой? — спросил Собакевич.

— Председатель…

— Это вам показалось. Он дурак, какого свет не производил…

Чичиков изумленно открывает рот, потом приходит в себя и, хихикнув, говорит:

— Возможно. Всякий человек не без слабостей… Но зато губернатор…

— Разбойник… — перебил его Собакевич.

Чичиков опять смущенно хихикнул.

— Однако у него такое ласковое лицо…

— Разбойничье лицо… — снова перебил Собакевич. — Дайте ему нож да выпустите на большую дорогу, зарежет. Он, да еще вице-губернатор — это Гога и Магога.

— Впрочем, что до меня… — немного подумав, начал Чичиков, — то мне, признаюсь, больше всех нравится полицмейстер…

— Мошенник! — хладнокровно сказал Собакевич. — Продаст, обманет, да еще пообедает с вами. Все мошенники, — спокойно продолжал он. — Весь город такой. Один там есть порядочный человек — прокурор, да и тот свинья.

Чичиков подавлен, вынимает платок, вытирает пот.

— Что же, душенька, пойдем обедать, — изрекла, наконец, Федулия, поднимаясь с дивана.

— Прошу… — вставая, сказал Собаквич.

Эп. 22.

Столовая. Четыре прибора. Дымятся щи. Громадное блюдо няни [4]. За столом Федулия, Собакевич, Чичиков и неизвестное существо женского пола — не то родственница, не то приживалка.

Собакевич (жуя):

— Этакой няни в городе вы не будете есть. Там вам черт знает что подадут.

Чичиков (робко):

— У губернатора, однако ж, стол не дурен.

Собакевич:

— Котами кормят.

Чичиков (уронив ложку):

— Как котами?

Собакевич (жуя):

— Купит его каналья повар кота, обдерет и подаст вместо зайца.

Федулия:

— Фу… какую ты неприятность говоришь…

Собакевич:

— А что ж, душа моя, я не виноват, что у них так делается. Все, что наша Акулька в помойную лохань бросает, они это в суп, да в суп… У меня не так… — отваливая себе с блюда новый кусок няни, продолжал Собакевич, — у меня, когда свинина, всю свинью тащи на стол, баранина, всего барана подавай… Я не какой-нибудь Плюшкин. 800 душ имеет, а обедает хуже моего пастуха.

— А кто это такой? — поинтересовался Чичиков.

— Мошенник, — ответил Собакевич, — скряга. Всех людей голодом переморил.

— Взаправду с голоду умирают?.. — с участием спросил Чичиков. — И что же, в большом количестве?

— Как мухи дохнут…

— Неужто, как мухи… И далеко он живет?

— В пяти верстах.

— В пяти верстах! — взволнованно воскликнул Чичиков. — Это, если выехать из ваших ворот, будет налево или направо?

— А я вам даже не советую и дороги значь к этой собаке, — сказал Собакевич. — Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к нему.

— Нет, что вы… — скромно улыбнувшись, отвечал Чичиков, — я спросил только потому, что интересуюсь познанием всякого рода мест…

Эп. 23.

Гостиная. Собакевич, развалясь, сидит на диване, сбоку около него, на кресле, Чичиков. Оба без фраков, перед ними на блюдечках различное варенье…

Чичиков, только что, очевидно, кончивший говорить, вынул платок, громко высморкался, посмотрел на неподвижно сидевшего Собакевича и, наклонившись к нему, произнес:

— Итак?..

— Вам нужно мертвых душ? — просто, без тени удивления, спросил Собакевич.

— Э… Да… несуществующих… — смягчил выражение Чичиков.

— Извольте, я готов продать.

— И какая же цена?

— По сто рублей за штуку.

— По сто?! — вскричал Чичиков и, разинув рот, поглядел Собакевичу в самые глаза.

— А ваша цена? — не меняя позы, спросил Собакевич.

— Моя цена? — поднимаясь с места, криво усмехнулся Чичиков. — Моя цена… Ну… по восьми гривен за душу.

— Эк, куда хватили, — оживляясь, произнес Собакевич. — Ведь я продаю не лапти.

— Однако ж это и не люди! — возмущенно сказал Чичиков. — Извольте, по полтора рубля.

— Да чего вы скупитесь, — вставая, сказал Собакевич. — Другой мошенник обманет вас и продаст дрянь, а не души. — С этими словами он подошел к конторке, достал пачку каких-то бумаг. — У меня мужики, что ядреный орех! — И, заглянув в бумаги, заявил: — Вот, например, каретник Михеич, сам сделает, сам обобьет и сам лаком покроет…

— Но позвольте… — начал было Чичиков.

— Пробка Степан, плотник, — не слушая, продолжал Собакевич. — Ведь что за силища была! А Милушкин, кирпичник… А Максим Телятников, сапожник, что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! А Еремей…

— Но позвольте! — перебил его, наконец, изумленный Чичиков. — Ведь это весь народ мертвый!

— Мертвый… — как бы одумавшись, произнес Собакевич. — Да, мертвый… — согласился он и тут же хмуро добавил: — А что толку с тех, что живут? Что это за люди? Мухи!

Чичиков рассмеялся.

— Но все же они существуют.

— Существуют… Эх, сказал бы я! — махнул рукой Собакевич и, кинув на конторку бумаги, направился к Чичикову. — Ну, извольте, ради вас, по полсотни за душу…

— Да ведь предмет-то, Михаил Семенович, — улыбнулся, пожимая плечами, Чичиков, — просто: фу-фу. Кому он нужен…

— Да вот вы же покупаете, — не без намека заметил Собакевич, — стало быть, нужен…

Чичиков на мгновение растерялся и, закусив губу, хладнокровно ответил:

— Я покупаю по наклонности собственных мыслей…

— Это ваше дело, — уловив его замешательство, спокойно сказал Собакевич. — Мне не нужно знать, зачем вам эти души. Давайте по тридцати и забирайте их, бог с вами.

— Нет, я вижу, вы не хотите продавать, — потеряв терпение, вскипел Чичиков и стал надевать фрак. — Два рубля — последняя моя цена, и прощайте! — категорически заявил он и двинулся к дверям.

— Позвольте! Позвольте! — кинувшись за ним, вскричал Собакевич и, задержав его у дверей, жалобно закачал головой.