Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни

Но главное, о чем поведали Калужские, — Калужского освободили от заведования труппой. И темпераментная Ольга рассказывала: «Из этого рескрипта ничего понять нельзя. Вроде бы освободить Женю от заведования труппой и одновременно продолжать работать в Репертуарной конторе и заведовать филиалом. Этот пункт так нежно и туманно был сформулирован, что мы так и не поняли, остается Калужский заведующим репертуаром или нет. За несколько дней Константин Сергеевич говорил с Женей и сказал ему, что он остается на своем месте в Театре, а через несколько дней появился этот туманный рескрипт. Женя взбесился и написал Старику письмо, в котором горячо протестовал против всего, что творится в Театре; распространяют про него, что он — вор, взяточник, написал резко, прямодушно и в ультимативной форме написал: если не оставят его заведующим, то он ни на какую административную работу в Театре не соглашается, а главное — он просил Константина Сергеевича прекратить шельмование его имени и указал прямой источник этих сплетен. Рассказывали, что КС разъярился, когда читал это письмо. А на следующий день пригласил Женю на совещание как заведующего, был с ним чрезвычайно любезен и ежеминутно о нем упоминал как заведующем репертуаром». «А Сахновский?» — спросил заинтересованный Булгаков. «А Сахновский и не думал подавать заявление об уходе!» — воскликнула Ольга Бокшанская.

Булгаков часто думал о сложившейся атмосфере Театра. Станиславский и Немирович-Данченко по-прежнему, как уже десятки лет, не терпели друг друга, их творческие принципы были чуть ли не прямо противоположными, их административные способы управления Театром тоже существенно различались. Старики-актеры и актрисы постепенно утрачивали свое обаяние первооткрывателей, повторяли самих себя в разных ролях, не замечая того, но зрителя не обманешь… Зрителя можно заманить свежей темой, острой проблемой, талантливой игрой. А вместо этого Старик занялся перестройкой в управлении, выгнал замечательного Якова Леонтьевича Леонтьева, потом предложил написать заявление Сахновскому, а тот пошел в ЦК Рабиса с протестом, председатель ЦК Рабиса поддержал его протест, заявив, что наверху недовольны Станиславским за все его новшества. Естественно, Станиславский узнал об этом недовольстве и как очень «смелый» человек тут же пошел на попятную, ругал свой «нижний кабинет» за то, что они его подвели, орал, будто, дико до четырех часов ночи. И все оставил как было. Только милый Яков Леонтьевич Леонтьев остался без места и очень переживал. Но вскоре его взяли заместителем директора Большого театра. Может, и к лучшему…

Все лето и до сих пор Булгаков боялся ходить один. А стоило хоть на минуту остаться дома одному, как возникал страх смерти, одиночества, пространства. Так и водила его в Театр Елена Сергеевна. Потом уводила. А без нее — страшно… Уж очень хорош был шок. Целый месяц лечились электричеством в Ленинграде, использовали и гипноз. Какое-то время помогало, но и по сей день что-то словно уходило из под ног, заволакивало сознание, чувствовал беспомощность, и всем его существом овладевал страх смерти. Это бывало и раньше, но теперь все чаще и чаше. А все потому, что отказали в посадке за границу.

…Как хорошо все начиналось несколько месяцев тому назад… Получили наконец квартиру, ждали этого долго, ходили узнавать чуть ли не каждый день. Квартира — это самое главное, что он хотел получить, Елена Сергеевна говорит, что это у него «пунктик». Действительно, все были счастливы, а когда пустили газ, блаженству, казалось, не было конца. Какая уж тут работа, хотя приходилось выполнять свои многочисленные договора с театрами.

Так уж повелось, что постоянно приходилось отвлекаться на побочные замыслы. А замыслов у него, как всегда, возникало множество. И каждый из них — интереснейший. Снова потянуло Булгакова к фантастической комедии, жанр которой, казалось ему, способен был передать нравы и черты своего времени и унести в будущее, чтобы показать всесилие человеческого ума и его технических возможностей.

Читаешь комедию сейчас и поражаешься тому, как блистательно сменяют одна картина другую. Сколько юмора таится в каждой сцене, каким чувством театра и его возможностей обладают сцены пьесы «Блаженство», которую он закончил в 1934 году.

«Блаженство» Булгаков заканчивал в новой квартире, в Нащокинском переулке, куда он вместе с Еленой Сергеевной переехал 18 февраля 1934 года. В письме П. С. Попову Булгаков рассказывает об устройстве на новом месте, о работе в Художественном театре, о репетициях «Мольера» и «Пиквикского клуба», где ему дали роль Судьи — президента суда, о работе над новой комедией «Блаженство». «…Один из Колиных друзей (Коля: Н. Н. Лямин, друг М. Булгакова. — В. П. ), говоря обо мне всякие пакости, между прочим сообщил, что во мне „нездоровый урбанизм“, что мне, конечно, немедленно и передали.

Так вот, невзирая на этот урбанизм, я оценил и белый лес, и шумящий самовар, и варенье. Вообще, и письмо приятное, и сам ты тоже умный. Отдыхай!

Зима эта воистину нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, и лежит на крышах серый снег. Надоела зима!

Квартира помаленьку устраивается. Но столяры осточертели не хуже зимы. Приходят, уходят, стучат.

В спальне повис фонарь. Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты. Пироговскую я уже забыл. Верный знак, что жилось там неладно. Хотя было и много интересного…»

В конце апреля 1934 года Булгаков прочитал «Блаженство» в Театре сатиры, но театр не принял пьесы; выступавшие говорили, «что начало и конец хорошие, но середина пьесы куда-то совершенно не туда». С этой пьесой Булгаков связывал какие-то надежды на спокойную работу в дальнейшем, но получилось так, что над пьесой надо еще работать, изгоняя все сцены будущего.

Работы было много. И в эти месяцы Булгакову предложили написать киносценарий по «Мертвым душам». Булгаков надеялся, закончив пьесу, тут же начать работу над сценарием. Но забыть о пьесе, как он предполагал, ему не удалось, только через год он закончит ее и назовет «Иван Васильевич», где уже не будет сатиры на будущее, а будет сатира на прошлое.

А пока он продумывает киносценарий, встречается с И. А. Пырьевым, режиссером будущего фильма, переписывается с ним, читает ему первые сцены. В апреле Булгаков подает заявление на заграничную поездку, оформляет документы, мечтая о том, как он побывает в Париже и Риме, какие замечательные путевые очерки напишет он.

Снова самыми тайными надеждами и своими переживаниями в этот период он делится с задушевным другом П. С. Поповым: «…25-го читал труппе Сатиры пьесу. Очень понравился всем первый акт и последний. Все единодушно вцепились и влюбились в Ивана Грозного. Очевидно, я что-то совсем не то сочинил. Теперь у меня большая забота. Думал сплавить пьесу с плеч и сейчас же приступить к „Мертвым душам“ для кино. А теперь вопрос осложнился. Я чувствую себя отвратительно, в смысле здоровья. Переутомлен окончательно. К 1 августа надо во что бы то ни стало ликвидировать всякую работу и сделать антракт до конца сентября, иначе совершенно ясно, что следующий сезон я уже не в состоянии буду тянуть.