Михаил Булгаков - Том 10. Письма, Мой дневник

Гражданская война, утихающая как кровавое столкновение антагонистических классов, продолжалась в иных формах — в формах идеологических сражений против тех, кто так или иначе связывал свое настоящее с великим тысячелетним прошлым России. В «Записках на манжетах» Булгаков изобразит это столкновение как диспут о Пушкине, как дискуссию о культурном наследии вообще.

Булгаков не побежал вместе с белыми из Владикавказа, он остался в надежде, что его не тронут: его участие в белом движении в качестве военного врача было кратковременным и не принципиальным. Ему надоели тревоги, опасности, он хочет покоя, потому чистый лист бумаги его притягивал как мощный магнит: он хочет покоя, чтобы писать. М. Булгаков стал работать заведующим сначала литературной, а впоследствии театральной секцией подотдела искусств наробраза. Заведовал подотделом искусств писатель Юрий Слезкин.

Владикавказ — город с добрыми литературными и театральными традициями. И не все успели убежать, опасаясь красных. А некоторые просто ждали их прихода. Так что ожили два театра, опера, цирк, по-новому стали работать клубы, устраивая концерты, спектакли самодеятельных коллективов.

4 мая 1920 года местный «Коммунист» дал информацию о первомайском митинге-концерте: «Как всегда, Юрий Слезкин талантливо читал свои политические сказочки: как всегда, поэт Щуклин прочел свою „Революцию“. В общем все артисты, все зрители и все ораторы были вполне довольны друг другом, не исключая и писателя Булгакова, который тоже был доволен удачно сказанным вступительным словом, где ему удалось избежать щекотливых разговоров о „политике“. Подотдел искусств определенно начинает подтягиваться».

В эти первые дни Советской власти во Владикавказе Булгаков брался за любую работу, какую только предоставлял «господин случай». («В общем, чего только не приходилось делать, особенно в эпохи, которые называют историческими...» — вспоминал позднее И. Эренбург.) Делился всем, что умел и что знал, горячо, активно, со всем жаром своей души отдавался он новому для него делу. Ничуть не приспосабливаясь ко вкусам тех, кто только приступал к освоению великой культуры прошлого, он говорил всегда то, что думал, что накопилось за годы самостоятельного чтения, за годы увлечения литературой и искусством. И все бы хорошо, если бы эта новая аудитория спокойно внимала умным речам и мыслям. Но жаждущая культуры молодежь, подстрекаемая «вождями» местного футуризма и пролеткульта, воинствующе диктовала свои мнения и суждения. Конфликт между Булгаковым и его единомышленниками и новым читателем и зрителем назревал...

29 июня 1920 года в Доме артиста, или Летнем театре, в девять часов вечера состоялся диспут на тему: «Пушкин и его творчество с революционной точки зрения». Сейчас почти невозможно восстановить все нюансы диспута, по материалам тех лет можно лишь пунктирно обозначить тезисы противоборствующих сторон. Если Астахов, в то время редактировавший газету «Коммунист», говорил: «И мы со спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся» (Коммунист, 1920, 3 июля), то Булгаков, естественно, говорил о великом значении Пушкина для развития русского общества, о революционности его духа, о связях его с декабристами, о новаторстве его как стихотворца и как великого гуманиста... «В истории каждой нации есть эпохи, когда в глубине народных масс происходят духовные изменения, определяющие движение на целые столетия. И в этих сложных процессах качественного обновления нации немалая роль принадлежит искусству и литературе. Они становятся духовным катализатором, они помогают вызреть новому сознанию миллионов люден и поднимают их на свершение великих подвигов. Так было в разные эпохи истории Италии, Англии, Франции, Германии. Мы помним, какую блистательную роль сыграло творчество великих художников слова — Данте, Шекспира, Мольера, Виктора Гюго, Байрона, Гете, Гейне... Мы помним, что с „Марсельезой“ Руже де Лиля народ Франции вершил свои революционные подвиги, а в дни Парижской коммуны Эжен Потье создал „Интернационал“... Великие поэты и писатели потому и становятся бессмертными, что в их произведениях заложен мир идей, обновляющих духовную жизнь народа. Таким революционером духа русского народа был Пушкин...» — так говорил Булгаков на диспуте о Пушкине.

Через несколько дней после диспута, 10 июля 1920 года, в «Коммунисте» была опубликована статья М. Скромного «Покушение с негодными средствами», в которой резко осуждалась позиция Булгакова и Беме, осмелившихся выступить в защиту Пушкина. «Русская буржуазия, не сумев убедить рабочих языком оружия, вынуждена попытаться завоевать их оружием слова, — писал М. Скромный. — Объективно такой попыткой использовать „легальные“ возможности являются выступления гг. Булгакова и Беме на диспуте о Пушкине. Казалось бы, что общего с революцией у покойного поэта и у этих господ. Однако именно они и именно Пушкина как революционера и взялись защищать. Эти выступления, не прибавляя ничего к лаврам поэта, открывают только классовую природу защитников его революционности... Они вскрывают контрреволюционность этих защитников „революционности“ Пушкина... А потому наш совет гг. оппонентам при следующих выступлениях, для своих прогулок, подальше — от революции — выбрать закоулок».

Так Михаил Афанасьевич Булгаков попал под обстрел «критиков».

Вскоре, правда, Астахов, по словам Д. Гиреева, исследователя этого периода жизни и творчества Булгакова, был освобожден от обязанностей редактора решением Владикавказского ревкома «за допущенные ошибки», но Булгакову от этого стало ничуть не легче: его начали травить как заведующего театральной секцией подотдела искусств, не справляющегося с работой. Недостатков в работе, конечно, было много, их невозможно было устранить за два-три месяца, нужны были долгие годы по созданию национального театра Осетии. А деятели, подобные Астахову, требовали пролетарского искусства уже сейчас, сию минуту. Подотдел был подвергнут критике, созданная комиссия по проверке деятельности подотдела предложила реорганизовать его работу, изгнать из числа его сотрудников Слезкина и Булгакова как не проявивших достаточной пролетарской твердости, как «бывших», как «буржуазный элемент».

Три недели после этого Булгаков болел. Помогли супруги Пейзулаевы — не дали пропасть. Исхлопотали ордер на квартиру. А вскоре из Киева приехала измученная жена Татьяна Николаевна. «Через день переехали на Слепцовскую улицу. Из двух старых козел и досок смастерили широкую лежанку, фанерный ящик из-под папирос превратился в письменный стол. Пейзулаевы дали табуретки, старое кресло, матрац, кастрюли и посуду... Можно справлять новоселье...» — так описывает переезд в новую квартиру Д. Гиреев в книге «Михаил Булгаков на берегах Терека» (Орджоникидзе, 1980. С. 108).