Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Как сосчитать часы непрожитые!
Полжизни в тех несчитанных часах.
Как много слов, что не сумел найти я!
Как много дел, свершенных лишь в мечтах!
Как много книг хороших я не знаю!
Как мало создал сам хороших книг!..
«Не сон ли это?» — думал иногда я,
И жажду одного лишь в этот миг:
Чтобы, проснувшись, как всегда, с зарею,
Я сам себе сказал: «Ну что ж, прощай!»
И чтоб потом, расставшись сам с собою,
Неузнанный, я шел из края в край,
И чтоб везде, где буду я идти,
Ронял я песни на своем пути.

Я написал во сне стихотворенье,
Все доброе вложить в него стремился —
Любовь к тебе и нежность, — но в мгновенье
Исчезло всё, едва я пробудился.
Я в памяти копил за словом слово,
Сплавлял их в песню, чтобы ты внимала,
Увы! Я не нашел той песни снова —
И песен тех я растерял немало.
Порой, когда со строчкой вел сраженье,
Вот-вот уже к победе пробивался,
Вдруг стих усталый мой в изнеможенье
Лежащим на дороге оставался…
Хотел я к жизни пробудить высокой
То, что во мне томилось и звенело.
Уже слова выстраивались в строки
И сочетались рифмами умело —
Я осязал строфу всей силой чувства,
Ловил ее — но в руки не давалась,
И, ускользая звуком безыскусным,
Неуловимой так и оставалась.
О сколько зла грозило мне расплатой!
А доброго — погибло до рожденья…
В каких потерях время виновато?
В каких — мои виновны заблужденья?
Не лучшее ль терял я в беспорядке?
Что от благих намерений осталось?
Обломки только, скудные остатки,
А лучшее — оно не написалось.
Но надо ль убиваться об утратах?
Жалеть о том, чего пришлось лишиться?…
Во всех поэтах, говорящих правду,
Пропавшее однажды возродится.

Я в этот смертный, в мой прощальный час
Хочу найти такое слово, чтобы
Оно хоть в малой степени могло бы
Вам послужить, согреть, утешить вас.
Последний час… Но пусть не будет в нем
Воспоминаний, сетований, жалоб.
Хочу, чтоб песнь последняя пылала б
Великой благодарности огнем.
Я эту благодарность воздаю
Народу, с кем я кровной связью связан,
Которому всем лучшим я обязан.
Из мертвых уст он примет песнь мою.
Отчизна-мать, любовь моя и свет,
Живу в тебе, — и, значит, смерти нет!

Настало время: слово поднялось,
И грозная ночная эскадрилья
Его взяла на громовые крылья,
Тяжелый сумрак разрезая вкось.
Где в темной бездне город спал давно,
Упав из-под стального оперенья,
Мильонами листовок в завихренья
Свинцовых туч рассыпалось оно
И разразилось в душной тишине!
И те, кто в бездне жил, на самом дне,
Читали правду о своей вине.
В ночной дали упавшее с высот,
Оно идет, как буря, сквозь народ…
В такое время слово восстает!

Купол неба. Надо мной
Тучи в небе тают.
Кажется, что шар земной
Здесь, под куполом, меня
Медленно качает.
Купол неба! Как нежна
Светлая голубизна.
Я стою под нею.
Змей на нити невесом,
Нежная голубизна
Окружает змея.
Купол неба. Мы под ним
В эту ночь мечтали.
Мы смотрели в небеса,
Где надежду наших дней
Письменами из огней
Звезды начертали.
Купол неба. Столб огня
Полыхнул во мгле.
Небо ль рухнуло, меня
Придавив к земле?
Купол неба синь и чист!
Отшумела буря.
Взоры к небу обратив,
Золотятся всходы нив.
Купол неба! Над землей
Блеск твоей лазури.
Купол неба! Возвратясь
К нам в отчизну снова,
Мы споем такие песни,
Что сойдет на землю радость
С неба голубого.

Поэт, который ужас тех деяний
Пересказать потомству обречен,
Сначала погружается в молчанье:
Они сильней его, он потрясен,
И, кажется, он разума лишится,
Он уничтожен, и не хватит сил,
И слово на страницу не ложится…
Когда ж он все продумал, предрешил,
Приходят строчки первые… И вот
Он к лучшим, благородным обратился:
«Останьтесь же людьми любой ценой!
Те, кто своим страданьем приобщился
К прекрасной человечности, — за мной!
Я вас зову, — зову вперед!»

У виселицы все как на подбор.
Любой заснят во всей своей красе:
И я, мол, тоже на расправу скор.
Я — вешатель, такой же, как и все.
Скрестили руки, неподвижен взор.
Дощечка на груди у мертвеца.
Какой на фотографии простор!
Есть место здесь для каждого лица.
А на дощечке письмена видны:
«Улыбка — доказательство вины.
Посмеиваясь, тут они стоят.
Смотрите: тут убийцы все подряд.
Своей объединенные виной,
Стоят они, задержанные мной».

Эсэсовец взревел: «Зарыть жида!»
Ему ответил русский: «Никогда!»
В могилу он поставлен был тогда.
Еврей сказал упрямо: «Никогда!»
Палач воскликнул: «Вместе их туда!»
Из строя немец крикнул: «Никогда!»
«Ты к тем двоим заторопился, да?!
Всех трех зарыть, чтоб не было следа!»
И немец немцем был зарыт тогда…

Воздета к небу из последних сил,
Она из снега тянет свой кулак,
И сколько б снег поля ни заносил,
А все торчит ее застывший знак.
Она воздета в злобе и тоске,
Как будто проклиная и грозя,
И словно держит что-то в кулаке:
Тугие пальцы разомкнуть нельзя.
Когда ж весна придет издалека,
Чтоб вновь снега ручьями изошли,
Сама собой раскроется рука,
Уронит семя в борозду земли.
Двойное семя: плодоносный гнев
И новой жизни солнечный посев.

Он под высоким, бесконечным небом
В крови своей лежал на поле боя.
Ему казалось — он прозрел впервые,
Глаза открылись на величье мира…
«Бежали мы, дрались, кричали! Нет,
Совсем не так, не так ползут по небу
В недвижной выси облака… О, как же
Я прежде не видал его? Я вырос
С закрытыми глазами, в темноте.
Да! Было все пустое, все обман…»
А там, в высоком, бесконечном небе,
Синела бесконечность. До сознанья
Докучливым жужжаньем доносились
Какая-то стрельба и посвист пуль,
Команда «к бою!» прозвучала робко…
А он лежал под бесконечным небом,
И небо стало выше. И просвет,
Какой просвет ему открылся вдруг!
Там, в глубине, в небесной глубине,
Опять была земля, и он, который
В своей крови лежал на поле боя,
Увидел в этом бесконечном небе,
Как тянутся стада, как лист слетает,
Как стаи птиц летят, как из лесов
Выходят звери, как в морской пучине
Мелькает рыба… И сильнее слов,
И громче слов звучала тишина.
Безмолвный взгляд — сияние; рука,
Сжимавшая без слов другую руку,
Касаясь небывалого, тянулась
В безвременную даль, — рука несла
Земную твердь. Так мир сиял над ним,
Когда в крови лежал на поле боя
Он под высоким, бесконечным небом.