Ливиу Ребряну - Восстание

Опорожняя сейчас корзины и расставляя на белой скатерти яства, Мелинте сиял от радости, а его дубленое лицо раскраснелось. Когда он закончил и отступил на шаг, чтобы полюбоваться свершившимся чудом, первые солнечные лучи весело хлынули в грязные окна. Мелинте повернул голову к постели жены. Ее большие черные глаза смотрели на него чуть испуганно. Захваченный врасплох, муж сказал улыбаясь, словно прося прощения:

— Я думал, ты спишь… Гляди, сколько тут добра! Это все я для тебя принес, потому ребята едят что попало, главное, чтоб пища была, но ты должна есть что получше и выздороветь, а то сколько уж времени все хвораешь да мучаешься. Я и курицу на огонь поставил, сварю тебе горячую похлебку и…

Голос его вдруг пресекся. Глаза жены смотрели на него неподвижно, по-прежнему чуть испуганно, хотя приоткрытый рот словно силился что-то произнести.

— Ох, не померла ли ты? — растерянно проговорил Мелинте.

Он подошел к ней и пощупал иссохшую руку, свисающую с краю постели.

— Померла, — удрученно пробормотал он, пристально вглядываясь в глаза жены, словно прикованные к столу. — Как раз сейчас скончалась, когда…

В постели, у ног покойницы, завозился самый маленький из ребятишек и, всхлипывая, поднялся, протирая глаза. Увидев отца, он почти тотчас же успокоился и протянул к нему ручонки. Мелинте взял его на руки и, машинально прижимая к груди, снова посмотрел на жену, все еще не веря своим глазам. Потом разбудил двух старших.

— Вставайте, довольно спать! Не время сейчас!

Дети недовольно завозились, захныкали. Увидев стол, уставленный яствами, они сразу же встрепенулись и вспомнили, что хотят есть. Мелинте усадил их на лавку.

— Ешьте, ребята, досыта, что хотите!.. Только не деритесь и не шумите, потому как мамка померла и сейчас стыдно… Ты, Пэвэлук, постарше, вот и пригляди, как бы не выкипел горшок с похлебкой, а я пойду кликну соседку, чтоб обмыла покойницу!

Полковник Штефэнеску соскочил с постели, надел халат и комнатные туфли и с непокрытой головой быстро вышел во двор. Лучи недавно поднявшегося солнца ударили ему прямо в лицо, так что в первую минуту, еще не совсем очнувшись от сна, он не разглядел толком толпу крестьян, с шумом и гамом ворвавшуюся во двор. Не обращаясь ни к кому непосредственно, он крикнул наугад:

— Что это вы, ребята, мне спать не даете, вытаскиваете из дому в одних подштанниках?..

Крестьяне, стоявшие поближе, расслышали его слова и рассмеялись, но остальные загалдели еще пуще. Старый полковник лишь сейчас разглядел, что многие пришли, как на драку, — с вилами, топорами, мотыгами. Но еще на военной службе он привык смотреть опасности прямо в глаза. Возможное нападение мужиков страшило его раньше только из-за дочерей, в которых он души не чаял. Штефэнеску боялся, как бы злодеи не надругались над ними и не сделали несчастными на всю жизнь. Но сейчас он чувствовал себя неуязвимым. Не испугавшись криков крестьян, он заорал еще громче, чтобы его услышали все:

— Хватит! Тише! Прекратите горланить, выслушайте меня, да и я вас тогда услышу!.. Ну, чего вам надо? Вижу, что вы с оружием, что вас больше сотни, а я один, как перст!.. Ну, чего вам? Чего вам от меня надо?

Притихшие было крестьяне снова ожесточенно закричали:

— Убирайся отсюда!.. Не хотим больше подрядов на работу!.. Отдавай поместье, господин полковник, наше оно!.. Поглядите-ка только, братцы, как он нами помыкает, старый хрыч!.. Кости переломаем!.. Достаточно ты нас обманывал и семь шкур с нас заживо сдирал!.. Отдавай землю!.. Всю землю!.. Здесь наша земля и наш труд!

Штефэнеску смотрел и слушал с приветливым выражением лица, будто его поздравляли. Затем, когда гомон чуть поутих, спросил:

— Как вы хотите, чтобы я вас понял, если кричите все вместе?

Еще с четверть часа стоял шум и гам, пока толпа не выбрала двух человек для переговоров. Полковник удовлетворенно кивнул головой:

— Правильно, ребята! Теперь я знаю, с кем имею дело… Ну, говори ты, Ион!.. Или ты, если хочешь, вот только не знаю, как тебя звать, совсем забыл.

— Так я же Гэлигану Штефан, господин полковник! — выпалил крестьянин, выпячивая грудь.

— Правильно… Забыл я твое имя, дай тебе бог здоровья, Фэникэ! — дружелюбно воскликнул Штефэнеску. — Ну, говори ты, Фэникэ!

— А чего говорить, господин полковник? Вы разве сами не видите, что пришла революция? — с гордостью возвестил Гэлигану.

— Я вижу, что пришла, но не пойму, что ваша революция против меня имеет, ведь я…

— Все вы знаете! — сурово вмешался второй крестьянин. — Хитрите только, будто не знаете!.. А только все одно, знаете аль не знаете, нам нужно поместье. Вы-то уж долго им владели, хватит, теперь пришел наш черед! Коли отдадите по-хорошему — ладно, коли нет — все одно заберем!

— Да забирайте вы его, люди добрые! — согласился полковник, замахав руками, словно открещиваясь от нечистого. — Разве поместье принадлежит мне?.. Да берите его, ребята, и владейте на здоровье! Я согласен, пожалуйста!

— Это вы сейчас так говорите, потому что испугались нас, а завтра другое скажете! — продолжал крестьянин. — Нет, нас вы больше не обманете, господин полковник! Слава богу, хорошо вас раскусили!.. Так что сделайте милость, соберите свои вещички и убирайтесь отсюда. Мы на нашей земле ни вас, ни какого другого барина больше терпеть не будем. Вот так-то!

— Куда же мне идти, Ион? — простодушно спросил Штефэнеску.

— Откуда пришли, господин полковник! — ответил Ион. — Мы вас сюда не приглашали да и не звали!

— Как же мне уйти?.. Пустить на ветер все, что скопил за целую жизнь? Разве так можно, Ион? — не уступал арендатор.

— Можно! Потому как все, что вы скопили, нашим трудом и потом добыто.

— Но я ведь не был нищим, когда приехал сюда.

— Ну, нам с вами лясы точить некогда, скажите еще спасибо, что не обругали и не избили, как других господ, сами небось слышали! — все так же твердо отрезал крестьянин. — Уезжайте подобру-поздорову, и дай бог нам свидеться, когда я свои уши увижу!

Но полковник никак не сдавался. Приводил все новые и новые доводы. Даже предложил крестьянам принять его компаньоном в революцию, надеясь хоть таким путем спасти свой капитал, вложенный в хозяйственный инвентарь поместья и составлявший почти все приданое дочерей. Крестьяне слушали, иногда даже смеялись его шуткам, но находили на все веские возражения, а если не находили, то ожесточались и повторяли, что это их труд и что революция не позволяет господам вмешиваться в дела крестьян.

— Мы уж без вас во всем разберемся, не ваша это забота, — заявил Гэлигану. — Мужики сами по себе, господа сами по себе! А вы уходите в город, там живут господа, и ваше место там!

Сперва крестьяне потребовали, чтобы полковник ушел пешком, с одной котомкой, какую сможет взвалить на спину, но в конце концов ему позволили уехать на бричке и взять с собой все, что удастся туда погрузить. Долго простояв на утренней прохладе с непокрытой головой, полковник расчихался.