Ливиу Ребряну - Восстание

Кучер гикнул на лошадей. Коляска со скрипом сдвинулась с места, выехала из ворот и свернула направо. Как только она исчезла из виду, один из слуг рассмеялся:

— Ну, он-то укатил на веки вечные… Вернется, когда рак свистнет.

— Пусть подождет, пока я его позову! — пробормотал Якоб Митруцою.

— Хватит болтать, хватит, люди добрые! — вяло, как бы по обязанности, одернул их Лазэр Одудие.

— Каким тебя ветром к нам занесло, Лука?.. Присаживайся!.. Да подай ты ему, старуха, стул, что толчешься попусту, не свататься же он пришел! — засуетился Лупу Кирицою, встречая зашедшего к нему Луку Талабэ.

— Не беспокойся, тетка Параскива, я и так весь день сидел! — отнекивался Лука, усаживаясь.

Он пришел, чтобы потолковать с дедом Лупу о том, как же все-таки быть с поместьем Бабароага, из-за которого он не находил себе покоя ни днем, ни ночью. Пока речь шла о честной покупке имения (как у людей принято), Лука энергично хлопотал, бегал, лез из кожи вон. Он бы не отступился и сейчас, но теперь крестьяне уже вроде собирались самовольно вспахать помещичью землю, ни о чем заранее не сговариваясь, хотели просто захватить кто что сможет.

— Я, по правде говоря, дед Лупу, в такие дела не встреваю, не по душе мне это! Но приходят ко мне то один, то другой, говорят, что не след нам отступаться, раз уж взялись за это дело, должны довести его до конца… «Так-то так, — говорю я, — мы-то дело начали, но вы все по-своему повернули!» — «Верно, повернули, — говорят, — потому что наша правда верх взяла, а по правде все поместья должны быть нашими…» Я-то хорошо понимаю, не к добру это, но они никак не отстают и до того донимают, что я уж и сам не знаю, как быть.

— А я всем так прямо и говорю, что у меня своих бед хватает и в чужие дела я не полезу! — уклонился от ответа дед Лупу. — Я такие времена уже переживал, недаром весь седой! Все было точь-в-точь как сейчас! Болтали, болтали — сделаем то, сделаем это, а потом на нас же потоп и обрушивался!.. Нет, нет, Лука, не к добру все это!

В столовой барского особняка во Влэдуце служанка, совсем еще девочка, накрывала стол на одну персону. Она делала это в первый раз, потому что барышни уехали в город только вчера, а полковник вернулся поздно ночью и есть не пожелал. Сперва служанка поставила тарелки и приборы там, где полковник сидел всегда, но стол показался ей слишком куцым. Потом она принялась переставлять тарелки по всему столу, ставя их то в один, то в другой конец, пока снова не добралась до привычного места.

— Так пусть и будет, коли понравится, ладно, а коли нет, пусть сам скажет, куда ставить! — недовольно пробормотала девушка, сдаваясь и нетерпеливо поглядывая в широко открытое окно на двор, где полковник Штефэнеску никак не мог кончить разговор с крестьянами.

Старый арендатор был сегодня значительно оживленнее, чем все последние дни, да и голос у него звучал бодро. Позавчера, в минуту счастливого вдохновения, он вспомнил майора Тэнэсеску, с которым когда-то кончал офицерскую школу, а затем долгие годы служил вместе в полку в городе Северине в звании капитана. Жена, земля ей пухом, очень дружила тогда с госпожой Тэнэсеску. Недавно майор и его супруга перебрались в Питешти, и так как детей у них нет, они, конечно же, охотно приютят трех дочерей Штефэнеску, пока не минет опасность. Он даже не написал другу заранее, чтобы заручиться его согласием. Просто накануне утром отправился к нему с дочерьми и внушительным количеством всевозможной провизии. Домой полковник вернулся один и счастливый. От главной заботы избавился! Сейчас он мог спокойно болтать с крестьянами, шутить и даже подтрунивать над ними.

— Барами заделались, значит? Работать больше вам не с руки? Конечно, сосать трубку и поплевывать легче, чем махать мотыгой! Легче ругать господ и бунты готовить! Ты что скажешь, Штефан?

— Дак что говорить, господин полковник? — улыбнулся Штефан. — Пытаемся и мы, небось попытка не пытка…

— Поглядим, может, наладим жизнь по-иному, а то до сих пор худо мы жили, — хмуро добавил кто-то.

— Только бы не обжечься вам на этом, ребята, — заметил полковник.

Через несколько минут, когда уже заговорили о другом, Штефан, все так же улыбаясь, спросил:

— А барышень вы в город отвезли, господин полковник?

— А что ж вы хотели, чтобы я их здесь оставил, а вы бы надругались над их молодостью? — шутливо ответил полковник. — Думаешь, я не знаю, какие вы разбойники?

— Зачем вы так, господин полковник, чем это мы согрешили?

— А как же, Штефан? Мало, что ли, я с вами возился в армии? Я как облупленных вас знаю! А мне что вы можете сделать? Убить? Да разве я боюсь смерти? Я ведь военная косточка!.. Или, быть может, ограбите? Ну что ж, грабьте, коли рука поднимется. Ведь все, что у меня есть, я вложил в поместье и с вами делил… Ничего, ничего, ребята! Бог сверху все видит!.. Я-то вас никогда не бил, не обманывал, не притеснял, а помогал вам, заступался за вас, учил уму-разуму. А теперь, выходит, вы хотите огреть меня дубиной по голове? Так, что ли?

Полковник окинул всех взглядом, ожидая хоть слова протеста или согласия. Но крестьяне молчали. Только спустя некоторое время Штефан, самый бесхитростный, выдавил из себя:

— Дак ведь…

Его голос тут же угас, словно лопнул мыльный пузырь.

— Что с тобой, Петрикэ, сынок, что это ты себе места не находишь, не сидишь дома, как все люди? — жалобно спросила Смаранда.

— А разве теперь я не дома, мать, — хмуро ответил Петре.

— Дома, сынок, дома, но все одно как на иголках сидишь… И боюсь я, как бы с тобой беда какая не стряслась, уж больно ты в чужие дела встреваешь, вместо того чтоб о нашей бедности думать.

— Не встреваю я, мать, в чужие дела, незачем мне в них встревать! — пробормотал Петре. — Но только, когда люди меня зовут, не могу я не идти, стыдно сиднем сидеть.

— Нет, сынок, совсем не стыдно! Я вдова, другие мои дети совсем махонькие, на тебя одного вся надежда. Да еще сколько времени тебя в солдатчине продержали, а я одна и одна маялась, совсем с ног сбилась…

— А сейчас слух прошел, что нас снова всех призовут в армию из-за…

— Господи, спаси и помилуй! — в страхе перекрестилась Смаранда.

— Но сюда, видать, приказ еще не дошел, а то бы староста нам сказал, — продолжал Петре. — Теперь уж будь что будет, не тревожься и не печалься без толку, — успокоил он мать, но чуть спустя добавил глухим голосом, с болью, словно пытаясь вырвать из сердца занозу: — Только бы эта барыня здесь не торчала, потому, сдается мне, она всему виной… Хоть бы убралась подобру-поздорову, не портила нам кровь!

— Да провались она в преисподнюю, барыня эта окаянная! — неожиданно вспыхнула Смаранда.

Староста Ион Правилэ вошел в корчму, весело потирая руки.

— Ты один, Кристаке, совсем один?.. Вот и хорошо! Подай быстренько стопку, а то некогда мне. Столько на мою голову сейчас хлопот свалилось, просто не знаю, за что раньше браться!