Ливиу Ребряну - Восстание

— А тебе что надо, парень? Ты чего хочешь?

Вопрос префекта подействовал на Петре, как пощечина. Как же так — тот самый префект, который стерпел крики и насмешки других, одного его грубо обрывает и отчитывает, будто Петре последний человек на деревне!.. Он тут же хмуро возразил низким, прерывающимся от обиды, голосом:

— А зачем барыня к нам прикатила? Чего она издевается над нами?.. Нам она не нужна, пусть убирается, откуда приехала, к своим мироедам, а нас оставит в покое. Только и знает, что мучить да калечить малых детишек. Мы ей зла никакого не сделали, а она хочет запродать имение чужакам… Пусть лучше и не пробует…

Эта вспышка нашла отклик только у части крестьян, а остальные лишь уставились на Петре с добродушным удивлением. Боянджиу, подумав, что парень вошел в раж и плетет невесть какие глупости, а потом сам же будет жалеть, что выставил себя на посмешище, неожиданно поднял руку и прикрыл ему рот ладонью, как несмышленому ребенку. Но жест жандарма еще пуще разъярил Петре, который воспринял его как новое унижение на глазах у всего села. Он резко отбросил руку унтера, всем телом откинулся назад, толкнув мужиков, стоявших за ним, и неистово завопил:

— Не трожь меня! Ты что меня хватаешь? Я тебе не слуга, со мной рук не распускай! Чего хватаешь?

По толпе прошла дрожь, как будто крики Петре разворошили все ее обиды. Но крестьяне еще не успели опомниться и поддержать вспышку Петре, как староста Ион Правилэ подскочил к нему и дружеским, но властным тоном, который только и мог успокоить толпу, осадил парня:

— Да замолчи ты, сынок, никто тебя не трогает и никто над тобой не измывается! Замолчи и лучше иди отсюда подобру-поздорову, не мешай народу!

Серафим Могош, Николае Драгош да и многие другие, что стояли подальше, загудели, будто сговорившись:

— Пусть и он его не трогает!.. По какому такому праву он волю рукам дает?

Воспользовавшись их вмешательством, староста продолжал с той же энергией:

— Да уведите вы его, Серафим, и ты, Нику, уведите с собой, пусть поостынет… Давайте, давайте, не мешкайте!

Словно загипнотизированный настойчивостью старосты, Петре стал пробираться к улице, а вслед за ним Серафим, Николае и еще несколько крестьян. Но на ходу он все еще выкрикивал те же слова, словно не в состоянии был произнести ничего другого:

— Чего он меня хватает, я ему не посмешище!.. Чего он меня хватает?

Пока Петре и его друзья протискивались на улицу, Ион Правилэ громко, так, чтоб его слышали все крестьяне, пояснил префекту, что, видно, с парнем стряслось что-то неладное или бог весть что ему взбрело на ум, так как вообще он человек смирный, толковый и трудолюбивый, словом, первый парень на деревне, только вот нужда и напасти сводят людей с ума и так их распаляют, что уж и не знаешь, чего от них ждать. Капитан Корбуляну побледнел и нервно покусывал губы, охваченный смутным страхом: он было решил, что крики парня сразу же вызовут взрыв и что, быть может, это заранее придуманный сигнал к бунту.

Когда инцидент был исчерпан, префект решил про себя, что его долг выполнен и он может ехать дальше, чтобы до вечера умиротворить еще два-три села. Стремясь достойно завершить свой визит, он произнес еще одну, правда, короткую речь о «нашей любимой родине», «нашей дорогой, маленькой стране», «обожаемом короле», «гражданском долге», о том, что «правительство о вас позаботится» и самодовольно закончил бодрым голосом:

— Ну, а теперь, оставайтесь с богом, ребята!.. Я доверяю вам, но и вы должны довериться мне! Вот так-то, ребята!.. Спокойствие, порядок и работа!.. Так!.. Поехали, капитан!.. Желаю всем вам счастья и здоровья!..

Крестьяне повалили со двора примэрии. Боереску хотел проводить Югу до самого дома, но старик отказался, и они на прощание обнялись. Префект с капитаном уселись в коляску и поехали налево, к Леспези. Мирон Юга пошел один пешком направо.

— Ну что, капитан, видели, как я сумел и здесь их укротить? — спросил префект, когда они чуть отъехали от примэрии.

— Вы, господин префект, наделены исключительной отвагой и большим тактом! — с деланным восхищением ответил капитан Корбуляну, подумав про себя, что подобные разговоры с мужиками скорее всего толкают их на беспорядки.

Мирон Юга шел посреди улицы, мимоходом разглядывая дома и дворы, словно давно их не видел, и жалел про себя, что согласился пойти с этим кретином Боереску, который воображает, будто его болтовня может как-то повлиять на мужиков, чьи души отравлены всеми миазмами городской демагогии.

В нескольких шагах за ним шли староста и унтер-офицер, окруженные крестьянами. Они тихо переговаривались, будто боясь разгневать барина, который, шагая сейчас во главе толпы, казался пастырем, ведущим свое стадо.

В корчме Бусуйока было шумно и весело. Корчмарь с порога отвесил барину низкий поклон. Как только старый Юга прошел, утихший было на мгновение шум вновь разгорелся. Отчетливо донесся голос Петре:

— Чего он меня хватает?..

Хотя адвокат Ставрат всячески старался забыть о своих страхах и быть учтивым и любезным кавалером, ему это никак не удавалось. Его не покидала мысль, что он проявил бы настоящую толстокожесть и чудовищный цинизм, если бы сейчас, в создавшейся обстановке, когда бесчисленные опасности грозно нависли над его головой, стал думать о любовных приключениях. Впрочем, теперь весь его флирт с Надиной представлялся ему смехотворным и нелепым. Его словно осенило, что он человек уже немолодой и ему не к лицу увиваться за такой блестящей светской женщиной, как Надина. Если она мечтает о любви, он не может ее интересовать, и она терпит его влюбленные вздохи в лучшем случае лишь для того, чтобы посмеяться над ним.

Надину он застал в прекрасном настроении; она что-то весело щебетала, хлопотливо распоряжалась насчет стола и то и дело говорила адвокату:

— Я-то думала, что вы окажетесь занятным спутником, станете меня развлекать, веселить, ухаживать за мной иди хотя бы рассказывать анекдоты. Мы бы провели здесь несколько приятных дней… А вы оказались букой и трусишкой, способным испортить мне все настроение.

Ставрат в ответ лишь горько улыбался, пытаясь доказать без слов, что только полное непонимание обстановки позволяет Надине вести себя столь легкомысленно и думать о развлечениях…

После обеда, однако, Ставрат, состроив похоронную мину, попросил хозяйку уделить ему несколько минут и выслушать его со всем вниманием и серьезностью. Призвав на помощь все свое красноречие, он стал убеждать Надину, что было бы сущим безумием и дальше оставаться здесь среди бурлящего мужичья, готового с минуты на минуту взбунтоваться, разгромить и растерзать всех и вся. Если она жаждала захватывающих приключений, то уже пережила их сполна, ибо проехала на автомобиле десятки сел в такие дни, когда даже поезда не в безопасности, и, более того, провела ночь в барской усадьбе без какой-либо охраны, рискуя подвергнуться неожиданному нападению мужиков и не имея ни малейшей защиты. Та цель, ради которой она предприняла поездку, или, быть может, предлог для нее, отпала, как ей ясно доказал это Платамону, хотя он и сам хочет купить имение. Вывод может быть только один — надо немедленно уехать, если не в Бухарест, то хотя бы в Питешти, а там пересесть на поезд; автомобиль же переправят в Бухарест позднее, когда это станет возможным. Это единственно разумный выход из создавшейся трагической ситуации…