Натаниель Готорн - Рассказы

— Все они отменно хороши, Драун, — ответил капитан, — отменно хороши, но так как на океане нет корабля, равному моему бригу, я решил, что он должен иметь на носу такое украшение, какое и старику Нептуну еще не доводилось видеть. К тому же в этом деле есть тайна, и вы должны обещать мне сохранить ее.

— Охотно, — ответил Драун, недоумевая, что за тайна может быть связана с фигурой на носу корабля — украшением, предназначавшимся для обозрения всего мира. — Положитесь на меня, капитан, я сохраню вашу тайну, насколько это позволит природа, моего ремесла!

Тогда капитан Ханнеуэлл, взяв Драуна за пуговицу жилета, поведал ему свою тайну таким тихим голосом, что с нашей стороны было бы нескромным повторить его слова, совершенно очевидно предназначавшиеся для уха одного только резчика. Мы же воспользуемся представившимся случаем и познакомим читателя с некоторыми обстоятельствами жизни самого Драуна.

Он был первым из известных нам американцев, кто стал заниматься, правда в весьма скромных пределах, тем видом искусства, которое в настоящее время насчитывает столько знаменитых или обещающих прославиться мастеров. Уже в раннем детстве проявил он способность — ибо было бы преувеличением назвать это талантом — способность, говорю я, воспроизводить человеческие фигуры в любом из материалов, попадавшихся ему под руку. Каждую зиму снега Новой Англии поставляли ему материал такой же сверкающей белизны, как мрамор Пароса или Каррары; правда, прочность этого материала значительно уступала прочности мрамора, зато находилась в полном соответствии с притязаниями на бессмертие ледяных статуй юного ваятеля. Как бы то ни было, эти фигуры вызывали восхищение судей даже более зрелых, чем его школьные товарищи, и были выполнены весьма ловко, но без той внутренней теплоты, которая одна только способна заставить снег таять под руками настоящего мастера. Став старше, молодой человек обратился к сосне и дубу, как материалам, более достойным его мастерства, которое к этому времени стало приносить ему серебро в добавление к пустым похвалам, бывшим ранее единственной, но вполне заслуженной наградой за произведения из быстро тающего снега. Он приобрел известность своими маскаронами на фонтанах, деревянными вазами, венчавшими столбы ворот, и украшениями для каминов, в которых было больше гротеска, чем подлинной фантазии. Ни один лекарь не мог и мечтать о солидной клиентуре, не обзаведясь позолоченной ступкой, а то и бюстом Галена или Гиппократа искусной работы Драуна. Но больше всего заказов получал он на изготовление носовых украшений корабля. Было ли это изображение самого короля, знаменитого британского адмирала или генерала, губернатора провинции или любимой дочери судовладельца — все они, одинаково ярко раскрашенные и густо позолоченные, возвышались на носу корабля и приводили окружающий мир в замешательство своим надменным взглядом, выражавшим их безмерное над ним превосходство. Эти образчики национальной скульптуры бороздили океаны во всех направлениях и были замечены не только на Темзе, переполненной кораблями, но и во всех других портах, куда судьба забрасывала отважных моряков Новой Англии. Следует сознаться, однако, что созданные Драуном почтенные особы отличались необыкновенным фамильным сходством: милостивый король как две капли воды походил на своих подданных, а мисс Пегги Хобарт, дочь купца, удивительно напоминала Британию, Победу и прочих представительниц аллегорического сословия. И все они имели в своем облике нечто деревянное, что доказывало их близкое родство с бесформенными чурбанами в мастерской резчика. В них не было недостатка ни в каких-либо атрибутах, ни в ловкости исполнения, отсутствовало лишь то качество ума или сердца, которое одно только и способно вдохнуть жизнь и тепло в мертвые предметы и которое (если бы оно присутствовало в статуях Драуна) превратило бы эти деревянные истуканы в подлинные произведения искусства.

Но вот капитан «Полярной звезды» закончил свои наставления.

— Драун, — сказал он внушительно, — вы должны отложить все в сторону и немедля приняться за дело. Что касается цены, то выполните свою работу наилучшим образом — и вы сами назначите сумму.

— Отлично, капитан, — ответил резчик, который выглядел смущенным и несколько озабоченным, хотя на лице его промелькнуло подобие улыбки. Будьте уверены, я постараюсь сделать все, чтобы удовлетворить вас.

С этого дня те из жителей Бостона, которые считали себя людьми со вкусом и выражали свою любовь к искусству частыми посещениями мастерской Драуна, где восхищались его деревянными статуями, стали замечать нечто странное в поведении резчика. Часто в дневное время он исчезал из мастерской. Иногда, о чем можно было судить по ярким полоскам света, пробивавшимся сквозь ставни окон, он работал там до глубокой ночи, но молчание было ответом на стук всякого, кто пытался проникнуть в мастерскую резчика в это время. Впрочем, в те часы, когда двери мастерской были открыты для посетителей, в ней не замечалось ничего необычного. Большой дубовый чурбан, который предназначался резчиком для заказа особой важности, между тем постепенно приобретал форму. Какой облик намерен был Драун придать этому куску дерева, оставалось загадкой даже для его друзей, на все вопросы которых резчик отвечал упорным молчанием. День ото дня, хотя Драуна редко видели работающим над ним, кусок дерева приобретал все более отчетливые очертания, и вскоре всем стало ясно, что в нем нашла свою вторую жизнь женская фигура. При каждом новом посещении зрители замечали, что, по мере того как вокруг статуи росла груда щепок, она становилась все прекраснее. Казалось, гамадриада, спасаясь от прозаического мира, укрылась в сердцевине дуба, и скульптору оставалось только удалить окутавший ее грубый покров, чтобы взорам открылась нимфа во всей своей грации и прелести. И хотя замысел скульптора был еще недостаточно ясен, а поза, лицо и костюм статуи далеки от совершенства, в ней присутствовало нечто такое, что заставляло взгляды посетителей равнодушно скользить по ранее исполненным изделиям Драуна и приковывало их к новому произведению, обладавшему загадочной привлекательностью.

Однажды мастерскую Драуна посетил знаменитый художник Копли, тогда еще молодой человек и житель Бостона. Признавая за Драуном некоторые способности к искусству, он, за неимением других собратьев по профессии, решил с ним познакомиться. Войдя в мастерскую, художник окинул взглядом стоявшие там и тут деревянные изображения короля, адмирала, дамы и аллегорической фигуры, лучшие из которых можно было удостоить сомнительной похвалы, сказав, что они выполнены так, как будто бы живой человек в них обратился в дерево, причем подобному превращению подверглись не только его физические черты, но и духовная сущность. Однако ни в одной из них дерево не впитало в себя ни капли настоящей духовной субстанции. А как бы изменила она их облик и насколько ценнее была бы в них малейшая доля одухотворенности по сравнению с величайшим ремесленным мастерством!