Эрнест Хемингуэй - Райский сад

– Помнишь, в начале лета у них были учебные стрельбы, вот был грохот, – сказала Кэтрин. – Стекла дрожали. Как ты думаешь, Дэвид, они будут бросать глубинные бомбы?

– Не знаю. Думаю, нет, потому что в маневрах участвуют настоящие подлодки.

– Я тоже поплаваю, можно, Дэвид, пожалуйста, – сказала Кэтрин. – Я сразу же уйду, и вы останетесь на море совсем одни.

– Я же позвал тебя купаться, – сказал Дэвид.

– И то правда, – сказала Кэтрин. – Позвал. Тогда пошли вместе и будем друзьями, и пусть всем будет хорошо. Если самолеты пролетят низко, летчики непременно увидят нас в бухте, и это поднимет им настроение.

Самолеты действительно пролетели низко над бухтой, пока Дэвид и Марита плавали вдали от берега, а Кэтрин загорала на песке. Самолеты пронеслись над пляжем – три звена по три машины в каждом, и рев моторов оглушил бухту, а потом стих, и гидропланы ушли в направлении Сен-Максима.

Дэвид и Марита поплыли назад к берегу и сели на песок рядом с Кэтрин.

– Даже не взглянули на меня, – сказала Кэтрин. – Какие деловые ребята.

– А чего ты ждала? Аэрофотосъемки? – спросил Дэвид.

После того как они вышли из гостиницы, Марита вообще мало говорила, и на сей раз она тоже промолчала.

– А забавно было, когда Дэвид еще был со мной, сказала, обращаясь к Марите, Кэтрин. – Помню даже, я любила все, что любил он. И ты должна попробовать полюбить все это. Слышишь, наследница? Правда, если он еще сам не все разлюбил.

– Ты не все еще разлюбил, Дэвид? – спросила Марита.

– Он все променял на свои рассказы, – сказала Кэтрин. – А раньше он сколько всего любил. Надеюсь, тебе нравятся его рассказы, наследница?

– Нравятся, – сказала Марита. Она смотрела мимо Дэвида, куда-то в море, но он видел ее безмятежное лицо, мокрые волосы, шелковистую кожу и красивое тело.

– Это хорошо, – лениво произнесла Кэтрин, так же лениво и глубоко вздохнула и откинулась на халат, расстеленный на еще теплом от полуденного солнца песке. – Потому что это все, на что ты можешь рассчитывать. Раньше он многим увлекался, и у него все великолепно получалось. Замечательная была жизнь, а теперь он думает только об Африке, папаше-пьянице и газетных вырезках. Ох уж эти вырезки. Он тебе их еще не показывал, наследница?

– Нет, – сказала Марита.

– Значит, покажет, – сказала Кэтрин. – Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…

– Пойдем плавать, Кэтрин, – сказала Марита. – Я что-то замерзла.

– Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, – сказала Кэтрин. – Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство. И еще делает орфографические ошибки и грамматические тоже. Ты разве не знала, Марита, что он с грамматикой не в ладах?

– Бедный Дэвид, – сказала Марита.

– Французский, конечно, он знает еще хуже, – сказала Кэтрин. – Ты бы видела, как он пишет по-французски. Диалог еще туда-сюда, нахватался немного. Но, по правде говоря, он абсолютно безграмотный.

– Жуть, – сказал Дэвид.

– И я им восторгалась, – сказала Кэтрин, – пока не обнаружила, что он не в состоянии написать без ошибок даже простой записки. Правда, ты сможешь писать за него по-французски.

– Та queule, [42] Заткнись (фр.). – весело сказал Дэвид.

– Вот это у него получается, – сказала Кэтрин. – Схватит несколько ходовых жаргонных словечек, которые устаревают еще до того, как он их выучит. С разговорным французским дело обстоит неплохо, но писать на языке он не может. Он и вправду неграмотный, Марита, и ты это еще почувствуешь. Почерк у него тоже отвратительный. Не может ни писать, ни говорить, как порядочный человек, ни на одном языке. Особенно на родном.

– Бедный Дэвид, – повторила Марита.

– Не могу сказать, чтобы я отдала ему лучшие годы, – сказала Кэтрин, – поскольку живу с ним только с марта, но лучшие месяцы – наверняка. Самые интересные месяцы, хочешь не хочешь, и в этом есть и его заслуга. Жаль, все кончилось полным разочарованием. Но что поделаешь, если человек оказывается неграмотным, да еще грешит наедине с мусорной корзиной, набитой вырезками из газет! Кто тут не разочаруется, и, откровенно говоря, я тоже не намерена с этим мириться.

– Возьми вырезки и сожги, – сказал Дэвид. – Это будет самое разумное. А теперь, дьяволенок, не хочешь ли поплавать?

– Как ты догадался, что я это сделала? – спросила она.

– Что сделала?

– Сожгла вырезки.

– Правда, Кэтрин? – спросила Марита.

– Конечно, – сказала Кэтрин.

Дэвид встал и молча посмотрел на нее. Внутри у него все похолодело. Такое ощущение бывает в горах, когда за крутым поворотом дорога неожиданно обрывается и дальше ничего, кроме бездны. Марита тоже встала. Кэтрин смотрела на них, и лицо ее оставалось невозмутимо-спокойным.

– Пойдем плавать, – сказала Марита. – Мы только до края бухты и обратно.

– Наконец-то вы соизволили пригласить меня, – сказала Кэтрин. – Я уже давно хочу в воду. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.

Они оделись на пляже. Дэвид взял сумку с купальными принадлежностями, и они вскарабкались по крутой тропинке вверх, к сосновому лесу, туда, где оставили старенький автомобиль. Дэвид сел за руль, и к наступлению ранних вечерних сумерек они вернулись в гостиницу. В машине Кэтрин сидела спокойно, и прохожим могло показаться, что они просто возвращаются после полуденного купания с одного из диких пляжей. Когда они оставили машину на подъездной аллее, боевых кораблей уже не было видно, и море за кронами сосен было синее и тихое. Вечер был хороший и свежий, как утро.

Они вошли в гостиницу. Дэвид занес сумку с вещами в кладовую и бросил ее там.

– Дай мне вещи, – сказала Кэтрин. – Их надо просушить.

– Извини, – сказал Дэвид. Он повернулся, вышел из кладовой и прошел в дальнюю комнату, где работал. Войдя в комнату, он открыл чемодан с рукописями. Стопка тетрадей с рассказами исчезла. Вместе с ними исчезли четыре пухлых конверта с газетными вырезками, присланные из банка. Тетради с зарисовками об их путешествии были в целости и сохранности. Он закрыл и запер чемодан, перерыл все ящики в шкафу, перетряхнул все в комнате. Он не верил, что рассказы могли исчезнуть. Он не мог поверить, что она способна уничтожить их. На пляже он вдруг подумал, что она могла бы это сделать, но мысль показалась невероятной, и он сам себе не поверил. Он был спокоен, осмотрителен и сдержан, каким его учили быть в случае опасности, чрезвычайных обстоятельств или катастрофы. Но трудно было предположить, что такое могло произойти.