Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит

Невзирая на все свои недели, Пиккербо находил время председательствовать в Плановом комитете Айовийской конференции деятелей здравоохранения.

Это он написал разосланное всем ее участникам воззвание:

«Братья мужчины и сестры женщины!

Придете ли вы на Раут Здоровья? Это будет самая веселая затея, какую только видывала наша старая добрая планета. И затея практическая! Разве вам не набили оскомину скучные общие фразы? Давайте послушаем настоящих ораторов — вынесем из их речей кое-какие мыслишки.

Там будет Лютер Боттс, регент церковного хора — он внесет в повестку дня Бодрость и Веселье. Джон Ф.Цайсер, М.И. Д.М. и т. д. через весь алфавит (пригладьте волосы, сделайте умное лицо, чтобы нравиться дамам), возьмет две-три ноты (береги барабанные перепонки!). Время от времени, если выдержат тормоза, мы будем (я надеюсь) делать вылазки, и нас угостит хорошим завтраком Уайлд Уитлс.

Не соблазнитесь? Не может быть! Дорогой сэр, слово за вами! Пришлите нам карточку с извещением, что вы придете!»

Циркуляр вызвал бурю веселья. Доктор Фисонс из Клинтона написал автору:

«Если нам удалось собрать такую большую аудиторию, то этим, я считаю, мы обязаны вашему хлесткому пригласительному письму, и при всей нашей скромности мы должны сказать, что мир еще не видывал столь удачной конференции по здравоохранению. Мне довелось посмеяться над одной старой наседкой из Бостона или не знаю откуда, которая кудахтала, что ваше письмо написано «в недостойном тоне»! Как зам это нравится? Чертова дура! По-моему, критики, вроде нее, лишенные всякого юмора, достойны только презрения».

В неделю Лучшего Младенца Мартин проявил подлинный энтузиазм. Они с Леорой взвешивали грудных ребят, выстукивали их, выслушивали, составляли схемы образцового питания и в каждом младенце видели ребенка, которого у них никогда не будет. Но когда дошло до недели Побольше Детей, он попробовал возражать. Он объявил себя сторонником ограничения рождаемости. Пиккербо в ответ развивал бешеное красноречие, ссылаясь на библию и на пример своих восьми красавиц.

Равным образом не убедила Мартина и Антитуберкулезная неделя. Он любил спать при открытых окнах и не любил курильщиков, харкающих на тротуары, но его раздражало, когда проповедь этих бесспорно эстетических, а возможно и санитарных реформ преподносилась со священным негодованием и сомнительной статистикой.

Каждый раз, когда Мартин брал под вопрос поток его цифр касательно туберкулеза, каждый раз, когда он скромно указывал, что причина ослабления болезни была, возможно, в естественном росте иммунитета, а не в крестовых походах против харканья и затхлого воздуха, Пиккербо считал, что его помощник тем самым берет под сомнение искренность своего шефа в устройстве таких походов. Как большинство пропагандистов, он склонен был вносить в спор личный элемент; он думал, что если он искренен, значит его мнения правильны.

Требовать от него точности в утверждениях, ссылаться на изречение Реймонда Перла: «Если говорить об объективных научных фактах, мы до крайности мало знаем о причинах, поведших к снижению смертности от туберкулеза», — мог, по его мнению, только один из тех мерзавцев, которые, в самом деле, любят загаживать тротуары.

Мартину все это претило, и он испытал антиобщественную и, разумеется, нечестивую радость, обнаружив, что хотя смертность от туберкулеза несомненно снизилась за время деятельности доктора Пиккербо в Наутилусе, она в той же пропорции снизилась и в большинстве деревень округа без речей о плевках и без демонстраций под лозунгом «Открывайте окна».

К счастью для Мартина, Пиккербо и не требовал от него деятельного участия в общественных кампаниях, предпочитая, чтоб он в горячее время заменял его в Отделе. Эти кампании будили в Мартине самые сложные и бешеные мысли, крайне его угнетавшие.

На все его замечания у Пиккербо был один ответ:

— Что за беда, если мои цифры не всегда точны, если моя пропаганда, заманиванье публики покажутся кое-кому вульгарными? Это все полезно, ведет к добру. Неважно, какие мы применяем методы: коль скоро мы заставляем людей дышать более свежим воздухом, соблюдать чистоту во дворах и меньше потреблять спиртного, мы тем самым правы.

И Мартин с удивлением ловил себя на мысли: «В самом деле, разве это хоть что-нибудь значит? Разве что-нибудь значит истина — чистая, холодная, неприветная истина, истина Макса Готлиба? Все говорят: «Только не искажайте истину!» — и все беснуются, когда им указываешь, что они сами первые ее искажают. Или в жизни ничто не имеет значения, и надо только любить, и есть, и спать, и слушать лесть?

Для меня, я думаю, истина имеет значение, но если так, может быть тяга к научной точности просто моя страсть, как у другого увлечение гольфом. Как бы там ни было, я не намерен бросать работу у Пиккербо».

Еще больше побуждала его защищать своего патрона позиция Эрвинга Уотерса и других врачей, нападавших на Пиккербо из боязни, что он добьется подлинных успехов и это урежет их заработки. Но все время Мартина мучила произвольная статистика.

Он подсчитал, что по цифрам, которые Пиккербо приводил насчет больных зубов, неосторожного управления автомобилем, туберкулеза и еще семи болезней, у каждого гражданина Айовы было сто восемьдесят шансов из ста умереть, не дожив до шестнадцати лет, и не мог он содрогаться от ужаса, когда Пиккербо возглашал: «Знаете ли вы, что в округе Пиккенс штата Миссисипи за один только прошлый год погибло от фрамбезии двадцать девять человек, и все они были бы спасены — да, спасены, — если бы ежедневно принимали холодный душ!»

Сам Пиккербо держался страшного обычая принимать холодный душ даже зимою, хотя он мог бы знать, что в одном только Милуоки за двадцать два года умерло от холодного душа девятнадцать человек в возрасте между семнадцатью и сорока двумя годами.

Наличию «переменных» — слово, которым Мартин так же донимал теперь всех, как некогда своим «контролем», — Пиккербо не придавал никакого значения. Он не мог постичь, что здоровье может зависеть от климата, наследственности, профессии, почвы, естественного иммунитета — от чего бы то ни было, помимо проводимых Отделом Здравоохранения кампаний за усиленное мытье и высокую нравственность.

— Фью! Переменные! — смеялся Пиккербо. — Каждый грамотный чиновник гражданской службы достаточно знает о причинах болезней — вопрос лишь в том, чтобы он действовал сообразно этим знаниям.

Тщетно Мартин пытался доказывать, что чиновникам, напротив, почти ничего не известно: никто не знает, действительно ли в школе свежий воздух важнее тепла, и так ли уж опасна для здоровья грязь на улицах и потребление алкоголя, и достигают ли цели предохранительные маски при эпидемиях инфлуэнцы и все прочее, что они проповедуют в своих «крестовых походах», — Пиккербо только злился, а Мартин подумывал об отставке, встречал Эрвинга Уотерса, и с новым пылом возвращался к Пиккербо, а в общем метался и был несчастлив, как молодой революционер, убедившийся в лицемерии своих вождей.