Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит

— В один прекрасный день, когда я брошу деловую суету и очнусь, я стану вашим гарсоном, Макс, — говорил Мак-Герк, а Готлиб отвечал:

— Не знаю… Вы не лишены воображения, Росс, но вам, я думаю, поздно учиться чему-нибудь реальному. А теперь, если вы не возражаете, мы избавимся на сегодня от вашего слишком чопорного королевского зала — приглашаю вас позавтракать у Чайлдза.

Но Капитола не примкнула к их союзу.

К Готлибу вернулось его былое высокомерие, и с Капитолой Мак-Герк оно было ему необходимо. Она любила выискивать интересные маленькие проблемы и предлагать их на разрешение нахлебникам своего супруга. Однажды в пылу рвения она явилась в лабораторию к Готлибу, чтобы указать ему, как много людей умирает от рака, — почему бы ему не бросить свои «анти… как их там?» и не найти средство от рака — это было бы так для всех для них приятно!

Но подлинную обиду он нанес ей, когда Риплтон Холаберд согласился устроить полуночный ужин на крыше института — почтить ее высокоинтеллигентных гостей, и она позвонила Готлибу и только спросила: «Вас не затруднит приехать и отпереть нам вашу лабораторию? Мы бы с таким удовольствием заглянули в нее!» — а он ответил:

— Затруднит! Спокойной ночи!

Капитола явилась с протестом к мужу. Он выслушал — или по меньшей мере сделал вид, что выслушал, — и сказал:

— Кап, я не возражаю, когда ты помыкаешь лакеями. Им полагается это терпеть. Но если ты вздумаешь потешаться над Максом, я попросту закрою институт, и тебе не о чем будет рассказывать в Колониальном клубе. И что за черт: человек, которому цена тридцать миллионов долларов — или во всяком случае столько он их имеет, — не может найти чистой пижамы! Нет, лакей мне не нужен! Ах, прошу тебя. Капитола, прошу, оставь свои высокие материи и дай мне спать!

Но Капитола не признавала узды — особенно если дело касалось ежемесячных обедов, которые она задавала в институте.

Первый мак-герковский научный обед, на котором довелось побывать Мартину и Леоре, был особенно важным и поучительным, потому что в роли почетного гостя на нем фигурировал генерал-майор сэр Айзек Маллард, лондонский хирург, приехавший в Америку с британской военной миссией. Он уже соблаговолил осмотреть институт; выслушал почтительное «сэр Айзек» от доктора Табза и всех научных сотрудников, кроме Терри Уикета; он припомнил, что встречался с Риплтоном Холабердом в Лондоне — или сказал, что припомнил; и он отдал дань восхищения центрифуге Глэдис.

Обед начался с неудачи. Терри Уикет, на которого до сих пор всегда можно было положиться, что он будет скромно отсутствовать, на этот раз счел нужным явиться и заявить жене одного бывшего посла:

— Я попросту не мог отказаться от такого роскошного пира, да еще в обществе разлюбезного сэра Айзека. А сознайтесь, если бы я вам не сказал, вы бы и не подумали, что фрак я взял напрокат, ведь не подумали б? Вы заметали, сэр Айзек понемногу привыкает не рвать шпорами ковер? А интересно бы спросить, он все еще убивает всех своих пациентов, которым делает трепанацию черепа?

Было много музыки и еще больше еды; были злополучные ученые, которым приходилось в нескольких словах разъяснять какой-нибудь сусальной воркующей даме, чего они достигли сейчас и чего надеются достичь в ближайшие двадцать лет; были сами воркующие дамы, которые роняли тоном милой укоризны: «Боюсь, вы изложили это не так ясно, как хотелось бы». Были мужья воркующих дам — окончившие колледж дельцы, спекулирующие на нефтяных акциях или на законе о корпорациях; они сидели, готовые высказать каждому желающему свое мнение о том, что антитоксин, конечно, недурная вещь, но в чем мы доподлинно нуждаемся, так это в хорошем суррогате каучука.

Был Риплтон Холаберд — обольстительный собеседник.

И когда умолкала музыка, вдруг выскакивал Терри Уикет и разъяснял какой-нибудь важной матроне, очень полезной приятельнице Капитолы:

— Да, его фамилия пишется Г-о-т-л-и-б, а произносится: «Боже упаси!»

Но таких инородных тел, как Уикет, таких немых статистов, как Мартин и Леора, таких, неизменно отсутствующих участников, как Макс Готлиб, было немного, и обед вылился в великолепную демонстрацию любви и дружбы, когда доктор Табз и сэр Айзек Маллард расточали комплименты друг другу, Капитоле, священной земле Франции, маленькой героической Бельгии, американскому гостеприимству, британскому уважению к личности и удивительно интересным открытиям, которые может сделать в современной науке молодой человек, умеющий ценить подлинное научное сотрудничество.

Пошли показывать гостям институт. Гости осмотрели аквариум, патологический музей и виварий, при виде которого одна бойкая дамочка спросила Уикета:

— Ах, бедные морские свинки и кролики! Нет, правда, доктор, неужели вы не согласны, что было бы гораздо милее, если бы вы отпустили их на волю и делали бы ваши опыты просто в пробирках?

Популярный врач, практиковавший среди богатых женщин никак не западней Пятой авеню, обращаясь к бойкой дамочке, подхватил:

— По-моему, вы абсолютно правы. Вот же я приобретаю знания — хоть никогда не убиваю бедных зверьков!

Уикет с непонятной поспешностью взял шляпу и ушел.

Бойкая дамочка сказала:

— Вот видите: у него не нашлось ответа на хороший довод. Ах, доктор Эроусмит, конечно, я знаю, какие вы все замечательные люди — Росс Мак-Герк, и доктор Табз, и все вы, — но, признаться, ваши лаборатории меня разочаровали. Я ожидала увидеть причудливые реторты, и электрические печи, и все такое, но, по совести сказать, я тут не вижу ни одного интересного предмета, и я считаю, что все вы, умные гордецы, должны что-нибудь для нас устроить, раз уж вы нас сюда заманили и заставили столько пройти. Не можете ли вы или кто-нибудь еще создать жизнь из черепашьих яиц, или как они там называются? Ах, пожалуйста! Я вас очень прошу! Или хоть наденьте на себя смешные халаты, какие вы носите, — вроде как зубные врачи.

Тут Мартин тоже поспешил удалиться в сопровождении разгневанной Леоры, заявившей в такси, что она хотела выпить стакан крюшона, который приметила на буфете, и что муж ее дурак и больше ничего.

Так случилось, что Мартин, как ни радовала его работа, начал понемногу брать под сомнение совершенство своего святилища; он спрашивал себя, почему Готлиб так резок за завтраком с любезным доктором Шолтейсом, энергичным руководителем отдела эпидемиологии, и почему доктор Шолтейс терпит эту резкость; спрашивал, почему доктор Табз, заходя в лабораторию к тому или иному сотруднику, обязательно должен пробурчать: «Единственное, чем вам следует всегда руководиться в вашей работе, это идея научного сотрудничества»; и почему такой ревностный физиолог, как Риплтон Холаберд, целыми днями только и делает, что совещается с Табзом, а не гнет спину над рабочим столом.