Синклер Льюис - Том 4. Элмер Гентри

И, страдальчески кряхтя, он выписал чек на сто долларов (что составляло половину всей суммы на его текущем счету в банке) и послал его Фрэнку с запиской, в которой объяснял, что уже много лет горел желанием вернуть эти деньги, но потерял адрес Фрэнка. И что в первую же свободную минуту он непременно навестит своего дорогого однокурсника.

— Эдак лет через шестнадцать после Страшного суда! — фыркнул он.

При всей своей кротости, безмятежном простодушии, со всеми своими мистическими видениями Эндрю Пенджилли, этот деревенский святой, не смог примирить Фрэнка Шалларда с положением баптистского священника, особенно после сближения Фрэнка в Эврике с пытливым раввином и священником-унитарианцем. Эти либералы являли собою отличное доказательство того, как справедливо утверждение баптистских фундаменталистов: забивать себе голову биологией и этнологией — значит утратить баптистскую веру, и, следовательно, государственное университетское образование должно ограничиваться алгеброй, агрономией и изучением библии.

В начале 1917 года, когда возник вопрос, уходить ли ему из баптистской церкви или подождать, пока выкинут, Фрэнка захватила трагедия войны — ему, уставшему от собственной нерешительности и сомнений, здесь чудилась сила, — и, не слушая возражений растерянной Бесс, он сложил с себя духовный сан, отослал жену и детей к тестю и пошел в армию рядовым.

Идти капелланом? Нет! Ему хотелось, впервые в жизни, быть таким, как все, и вместе со всеми.

Всю войну его продержали в Америке писарем военного лагеря. Он был усерден, исполнителен, точен и послушен; он дослужился до сержанта и стал курить. Он добросовестно доставлял домой своего капитана, когда тот напивался, и он прочел с полсотни научных книг.

И ни на секунду не переставал ненавидеть эту жизнь.

Он ненавидел унизительное положение, когда ты не сам по себе, а в стаде других таких же, не уважаемый и авторитетный человек со своими вкусами и привычками, важными как для тебя самого, так и для окружающих, но просто винтик в машине, который бесцеремонно бьют молотком при малейшей попытке действовать самостоятельно. Он ненавидел войну за ее бессмысленность. Война ради того, чтобы покончить с войнами? Почему же он ничего не слышал об этом ни от своих товарищей-солдат, ни от офицеров?!

Но он и научился кое-чему. Научился держаться свободно и просто с простыми людьми и даже не слышать их ругань. Научился любить этих дюжих мужчин, явно предпочитающих мылу жевательный табак и не ведающих более многосложного слова, чем «черт». Он глубоко оценил достоинства этих простых людей, ощутил потребность что-то сделать для них и по размышлении с чувством растерянности убедился, что не может придумать лучшего способа служить им, как снова стать проповедником.

Значит, вернуться к меднолобым баптистам? Нет, ни за что. Тогда, быть может, перейти к унитарианцам? Нет, для этого он еще не созрел. Он все еще почитал Иисуса из Назарета, как путеводную звезду на тропе справедливости и добра, и по-прежнему, словно в детские годы, находил таинственное очарование в рассказах о пастухах, охраняющих в ночи осененную благодатью матерь, склонившуюся над младенцем в яслях. Он по-прежнему ощущал безотчетную уверенность в том, что Иисус не смертный, но воистину Христос.

Ему казалось, что из всех сект, более или менее признающих святую троицу, наибольшей свободой пользуются конгрегационалисты. У каждой конгрегационалистской церкви свой статут. Предполагалось, что в баптистских церквах то же положение, но на самом деле они подчинялись суровому общественному мнению.

После войны он вступил в переговоры с суперинтендантом конгрегационалистских церквей штата Уиннемак. Фрэнку хотелось получить свободомыслящий приход — бедный, но не запуганный, не инертный.

Что ж, конгрегационалисты будут рады принять его в свои ряды. Так, во всяком случае, уверил его суперинтендант. Сейчас как раз есть место именно в таком приходе, какой ему нужен, — это Дорчестерская церковь на окраине Зенита. Прихожане — мелкие лавочники, заводские мастера, рабочие высокой квалификации, рабочие-железнодорожники и несколько случайных людей — учительницы музыки, страховые агенты. Народ по большей части бедный и как будто действительно нуждающийся в истине, которую несет им проповедник.

Когда в Зенит пожаловал Элмер, Фрэнк находился в Дорчестерской общине уже третий год и был почти счастлив.

Он обнаружил, что его более высокопоставленные коллеги-конгрегационалисты, такие, как Дж. Проспер Эдвардс с его фешенебельным собором в центре города, так же легко, как и баптисты, приходили в ужас, когда кто-нибудь решался сказать, что о непорочном зачатии, собственно говоря, мы ничего достоверно не знаем. Он убедился, что достойные мясники и галантерейщики из его общины не испытывают особого восторга когда кто-нибудь начинает защищать большевистские порядки в России. Он понял, что по-прежнему вовсе не уверен, что делает благое дело, разве что снабжает дурманом религиозной надежды несмелых, запуганных адом людей, которым страшно брести в одиночку.

Но зато чувствовать себя сравнительно свободным, снова обрести милый домашний уют, быть рядом с веселой Бесс, с детьми — после армии это было такое блаженство, что Фрэнк на целых три года прервал свои мучительные поиски правды.

Еще больше, чем Бесс, мешала Фрэнку порвать с церковью его дружба с доктором Филиппом Мак-Гарри, пастором Арборской методистской церкви.

Жизнерадостный крепыш Мак-Гарри был года на три или четыре моложе Фрэнка, но казался более зрелым человеком. Встретился с ним Фрэнк на ежемесячном собрании Союза Духовенства. Обоим понравилась друг в друге их общая черта: особая высокомерная честность. Мак-Гарри нельзя было поразить намеком на то, что биология не оставляет камня на камне от книги Бытия, или утверждением, что некоторые христианские обряды украдены из культа Митры, или фрейдизмом, или хотя бы ересями социального характера, но Мак-Гарри все-таки любил церковь, как товарищеское сообщество людей, в равной степени жаждущих чего-то более полного и яркого, чем повседневные заботы о своем маленьком «я», и эту же любовь он привил Фрэнку.

Но Фрэнку все-таки было досадно чувствовать, что его не считают вполне зрелым проповедником; что даже умные люди считают нужным обходиться с ним иначе, чем с другими, что он словно стеною отгорожен от обыкновенных людей, не знает их сокровенных мыслей, не разделяет их истинных желаний.

И, получив от Элмера приветственную записку, он вздохнул:

— Боги великие, неужели меня просто ставят на одну доску с такими субъектами, как этот Гентри?..