Синклер Льюис - Том 5. Энн Виккерс

Оба добродушно засмеялись — с таким же удовольствием, с каким любящие дядюшки смеются над проказами ребенка.

— Видите ли, мисс… Виккерс, верно? В том-то и соль. И не только нам легче, но и для самих преступников лучше, если им внушить, что нет никакого смысла лезть на рожон. Ведь и в Библии сказано: «Пожалеешь розгу — испортишь ребенка». Чем раньше они поймут, что их ждет, тем для них лучше! Им нужна дисциплина. Дисциплина! Величайшее слово! Если уж на то пошло, то самую злую шутку сыграли с этими несчастными дураки-теоретики, задумавшие «реформировать» тюрьмы, вот что я вам скажу. Остолопы вроде этого пустомели Осборна или школьного учителя Кэрчуэя. Да если б я только мог применить кое-что из добрых старых наказаний! Если б я мог клеймить неисправимых преступников, чтоб все видели, какие это злодеи. Если б я мог пороть их, но не тайком, а публично, чтоб это было предостережением и сдерживающим фактором для всех прочих. Если б я мог влепить им пятьсот ударов настоящей плеткой-девятихвосткой, сделать передышку, когда они потеряют сознание, а потом взяться за них снова, а потом присыпать им спины солью! Если б я только мог все это сделать, я бы мигом искоренил всю преступность! Да, сэр, просто возмутительно, что газеты и эти проклятые так называемые реформаторы мешают человеку сделать то, что, как мы знаем из опыта, превратило бы всех этих несчастных преступников в честных, добрых, богобоязненных граждан! Однако, сестренка, я вовсе не собирался произносить тут торжественную речь, как в день Четвертого июля! [124] Четвертое июля — национальный американский праздник; 4 июля 1776 года была провозглашена независимость английских колоний в Северной Америке. Я только думал, что вам полезно с самого начала узнать всю подноготную, чтоб вы потом не жаловались, что мы хотели втереть вам очки. Ей-богу, я с моим опытом за пять минут дам вам больше понятия о настоящей честной пенологии, чем вы получите во всех этих колледжах или в слюнявых исправительных заведениях за пять лет! Верно я говорю, начальник?

— Вы ведь знаете, что я во многом не разделяю ваших взглядов, капитан Уолдо. Однако, мисс Виккерс, в его словах много справедливого. Мы все любим придумывать новые психологические теории, но, как сказал Шекспир или кто-то там еще: «Не кляче Практике с Теорией тягаться скакуном». Прошу вас, капитан, познакомьте мисс Виккерс с миссис Битлик и с девушками и покажите ей, куда повесить шляпку.

От ярости Энн охватил столбняк, который, очевидно, придал ей почтительно-идиотский вид, ибо капитан Уолдо не без одобрения посмотрел на нее и сказал:

— Знаете, сестренка, может, вы тут у нас научитесь уму-разуму, хотя вы и теряли зря время в своем колледже… Энкер! ЭНКЕР!!! — проревел он не своим голосом.

Негр-йривратник появился в кабинете, словно комический слуга в фарсе.

— Слушаю, сэр, капитан Уолдо!

— Отнеси сумки и прочие пожитки мисс Виккерс в спальню надзирательниц, да пошевеливайся!

— Слушаю, сэр!

Привратник смотрел на чернозубого желтолицего великана с таким благоговением, с каким верующий взирает на святыню. Трудно сказать, которое из трех здоровых чувств: тошнота, страх или жажда убийства, — охвативших Энн, было сильнее. Все они до такой степени смешались и перепутались, что, поднимаясь с места в ответ на приглашение капитана Уолдо: «Пошли, сестренка», — она все еще не могла вымолвить ни слова.

Выйдя за дверь кабинета, капитан Уолдо, хихикая, сказал:

— Знаете, я ведь вовсе не обязан ездить на станцию за каждым бандитом! Черта с два! Я здесь хозяин, а не кто-нибудь! Но когда привозят отпетого убийцу, просто самому интересно!

В дальнем углу роскошного мраморного вестибюля, словно попавшего сюда из отеля для промышленных магнатов и вымогателей высокого пошиба, находилась низкая дверь отнюдь не гостиничного вида — стальная дверь, утыканная стальными болтами. (Энн в конце концов пришла к выводу, что единственным назначением этих болтов было придавать двери гнусный вид.) Капитан Уолдо помахал связкой ключей с важностью, с какой чиновники всегда помахивают связками ключей, и, отперев эту дверь, провел Энн в коридор с цементным полом и серыми кирпичными стенами, скудно освещенный маленькими электрическими лампочками, сплошь засиженными мухами. Коридор напоминал огромную канализационную трубу. Потом они поднялись по винтовой лестнице, проложенной в толще цементной стены, словно на маяке.

— Постойте! — пропыхтел капитан Уолдо. — Хочу вам кое-что показать! Мужчины сейчас в мастерских или на ферме, так что вы можете заглянуть. — Он говорил таким тоном, словно угощал ее конфетами. — Вообще-то вам не полагается заходить в мужское отделение. Но один раз я вам позволю.

Он снова торжественно помахал ключами, отпер еще одну стальную дверь и пропустил Энн на площадку из рифленого железа с узором в виде крошечных выпуклых ромбиков. Энн в изумлении закинула голову. Они стояли в самом центре здания, построенного в форме огромной буквы Y. Каждое ответвление было футов триста в длину и пятьдесят в ширину. В середине этого сооружения находился круглый зал, потолком которого служила крыша здания. Из зала открывался вид на камеры с решетками вместо дверей, расположенные в три яруса по обе стороны каждого ответвления. Стальные решетки на дверях камер блестели, как стойки с винтовками в бесконечном арсенале. Сверкающие линии решеток надвигались на Энн, словно в кошмарном сне художника-кубиста.

Человек не может жить в этой многоярусной клетке. Это все равно что жить в динамо-машине!

Рядом с этим сверкающим сталью решеток Большим Каньоном известные Энн прежде маленькие тюрьмы — домики Восточного Женского приюта, стальные и деревянные клетки Грин-Вэлли — казались уютными, как мансарды старинных особняков.

От запаха пота, кухни, уборной, помоев, дешевого трубочного табака, раздавленных тараканов и карболки июльская духота становилась еще более невыносимой, но расходившиеся во все стороны полосы стали казались холодными, как лед. Энн содрогнулась.

— Ну как, шикарно? — сказал капитан Уолдо. — Тысяча шестьсот камер. Просторно, а? Из них всего только в трех сотнях сидят по двое. — Капитан любовался решетками с гордостью царя Соломона, созерцающего своих тысячу шестьсот отпрысков. — Да, сэр! Вот где настоящая тюремная реформа! Самая прочная сталь, какая есть в продаже!

По коридору, в котором они стояли, шатаясь, плелось какое-то подобие человеческой фигуры — небритое, землисто-бледиое, дряхлое существо в рваном, некогда черно-красном полосатом халате и в зеленоватой фланелевой пижаме.

— Добрый день, капитан! Добрый день! Добрый день! Какая у вас тут славная девочка! Да, сэр, славная девочка! Поди сюда, крошка! — Старик подкрадывался к ним бочком, размахивая своими щупальцами.