Синклер Льюис - Том 5. Энн Виккерс

Механические швейные машины в мастерской безнадежно устарели. Иголки не были ничем закрыты, и женщины постоянно ранили себе руки. Длинная, содрогавшаяся от грохота комната освещалась только маленькими окошками под самым потолком и тусклыми электрическими лампочками. Вентиляция отсутствовала. Женщины часто падали в обморок возле машин, и их приводили в чувство холодной водой и руганью. Разговаривать, кроме как по делу с начальницей, было строжайше запрещено. Мисс Пиби сидела на возвышении, постукивая гибкой тростью. Трость часто пускалась в ход, чтобы наставить на путь истинный негритянку Эглантину Инч, которая любила петь. Эглантина иногда шевелила губами, тихонько напевая под гул машин, и в этих случаях мисс Пиби, уверенная, что она разговаривает со своей соседкой, спускалась с возвышения и с воспитательной целью била ее по рукам. Но Эглантине везло: ее редко сажали в одиночку, ибо она работала быстро и, несмотря на астму, изготовляла много рубашек для подрядчиков.

Но Джозефина Филсон, убившая своего незаконнорожденного младенца, вечно попадала в беду. Она была медлительна, взгляд у нее был рассеянный, и она никак не могла проникнуться гордостью, что шьет полосатые ситцевые рубашки, а, как говаривала мисс Пиби, разболтанность с ее стороны была совершенно непростительна: ведь Филсон в свое время работала учительницей и имела возможность стать человеком.

Энн пришла в мастерскую перед самым концом рабочего дня. Машины разом остановились, и ей показалось, что внезапно наступившая тишина с треском ударила ее по лицу. Женщины гуськом направились к выходу. Тех, кто не выполнил урока, задержали в мастерской для внушения. Вызвали стражника с налитой свинцом дубинкой. Мисс Пиби, размахивая своей тростью, кричала на Джозефину Филсон:

— Ты уже второй день отстаешь! Как тебе не стыдно! В одиночку!

— Ах, пожалуйста, не надо, мисс Пиби! — взмолилась мисс Филсон. — Я так старалась, но у меня болела голова. Я завтра все сделаю, честное слово, сделаю! Не отправляйте меня в одиночку! Там нельзя читать, а я как раз дошла до середины такой замечательной книжки про лорда…

— В одиночку ее! — завопила мисс Пиби.

Синяя туша, зевая, приблизилась. Мисс Филсон взвизгнула и вцепилась высохшими пальцами в швейную машину. Стражник схватил ее за плечо и потащил к выходу, а мисс Пиби повернулась к Энн и затараторила:

— Подумать только! Воображает, что будет целый день бездельничать, а потом еще читать! Какова!

В этот вечер Энн получила у капитана Уолдо разрешение посетить мисс Филсон в ее одиночке.

Одиночка ничем не отличалась от камеры, где обычно жила мисс Филсон, не считая того, что здесь она была лишена всякой пищи, кроме хлеба и воды, а также всех сокровищ, помогавших ей коротать пожизненное заключение: домашних туфель, открытки с видом Пирлсберга, куска красной ленты и похищенной из рубашечной мастерской тряпки для вытирания пыли.

— Простите, если я вам нагрубила, — сказала Джозефина Филсон. — Я думала, вы такая же, как остальные надзирательницы, мисс Виккерс. Они приходят либо для того, чтобы ругать за невыполненное задание, а я сегодня как раз его выполнила, только бедняжка Эглантина Инч стащила у меня несколько рубашек, но не могу же я на нее жаловаться, ведь бедняжка совсем сумасшедшая. Или они начинают читать проповедь: ты была грешницей и теперь должна раскаяться.

Я всегда старалась быть доброй, богобоязненной христианкой. Но когда я попала сюда и увидела мисс Пиби, и миссис Битлик, и доктора Сленка — они все считают себя добрыми христианами и преподают в воскресной школе, — я решила, что лучше быть такой, как самая скверная из здешних женщин, например, как Китти Коньяк, которая торгует кокаином, чем такой, как они. И теперь я не верю, что проповедники так уж мудры. Они никогда не валялись по девять дней в темной камере на мокром цементном полу… Я тогда молилась богу о спасении. Но он мне не ответил. Я думаю, бог похож на родственников: когда вы в нем нуждаетесь, он вас выгоняет, чтобы ему не было за вас стыдно.

Да, у меня был ребенок, и я не была замужем. Я работала учительницей в Кун-Холлоу. У меня было шестнадцать учеников, и я получала в месяц двадцать пять долларов, стол и квартиру. Кун-Холлоу находится высоко в горах, и зимой там очень холодно. Я вставала в шесть часов, пробиралась по снегу в школу, растапливала печь и подметала полы. Но это меня не пугало; у меня там было несколько замечательно способных учеников. Один мальчик был такой умница, я занималась с ним по вечерам, и теперь он учится в университете и делает большие успехи! Мне нравилось учить детей. Вы видите, что я некрасивая. Когда я была девочкой, мальчишки никогда не обращали на меня внимания и никогда не слушали, что я говорила. А мои ученики меня слушали и часто приносили мне подарки: цветы, ягоды. Я очень любила учить детей.

Но у меня никогда не было дружка — до тех самых пор. Я два месяца жила на Северной Дороге. Знаете, это когда поднимаешься наверх из долины в горы… Впрочем, вы ведь, конечно, не были в Кун-Холлоу. Там очень красиво, и пока я еще не перестала верить в бога, я думала, что эти горы похожи на храм.

Ну вот, сначала я жила у Адама Тайтеса, и мы с Эдом — Эд был старший сын Адама — такой высокий, крепкий парень, ему было всего двадцать лет, но мы с ним, бывало, гуляли и ходили на танцы. Я никогда не была слишком бойкой, но танцевать я любила: чувствуешь себя так замечательно, все мускулы играют. Даже лучше, чем верхом на лошади. Смешно говорить о танцах и о лошадях в этой камере, правда?

Ну вот, Эд поссорился со своей девушкой — с Лорой Даймонд, она жила внизу, в Джонсонс-Фордж, а так как он еще был в глупом романтическом возрасте, то воображал, что у него все время должна быть девушка. «Не дури», — говорила я ему, бывало, вечером, когда мы сидели на кухне. Это была большая, уютная комната, с настоящим старинным камином и такая чистая, просто ужас! Миссис Тайтес умерла бы на месте при виде здешних тараканов! Я говорила Эду: «Учись, работай, и когда ты станешь банкиром или адвокатом, то сможешь выбрать себе любую девушку, а теперь ты про них забудь». Но чем больше я говорила, тем больше он вбивал себе в голову, что должен непременно влюбиться в меня, в такую уродливую, глупую старуху, на двенадцать лет старше его! Я только смеялась, но однажды вечером, когда его отец и мать куда-то ушли, а мы сидели дома и бездельничали, а собака лаяла во дворе, Эд вдруг обнял меня и поцеловал так крепко — я так никогда и не поняла, в чем тут дело, но я как будто потеряла сознание. Раньше меня никто по-настоящему не целовал. И я вроде как бы сошла с ума. Днем и ночью я думала только про Эда. Стою, бывало, в классе у доски и рисую детям карту Европы-я очень любила рисовать карты всеми этими красными, зелеными и желтыми мелками, и я очень хорошо знала географию, я помнила даже реки Румынии, и мне кажется, дети тоже полюбили географию, потому что я всегда мечтала о путешествиях, страшно хотела посмотреть новые места и каждый месяц ходила к доктору читать географический журнал, — он его выписывал, — и поэтому я могла рассказывать детям про Венецию и про каналы, и, я думаю, им это было интересно. Ну вот, как я уже говорила, рисую я карту, а сама все время думаю про Эда, про его большие руки, про его голос — это был такой бас! — и как он смеется, и какая у него твердая грудь — колоти хоть целый день, а ему все нипочем! И я никак не могла внушить себе, что думать про него — это нехорошо, мне все казалось, будто я нашла клад и могу делать с ним, что хочу.