Синклер Льюис - Том 8. Кингсблад, потомок королей. Рассказы

В вопросе расовых взаимоотношений ей не было равных. Однажды она завтракала за одним столом с цветной женщиной и так ободрила бедняжку, что та даже заговорила, и притом вполне разумно. (Кроме них, присутствовало еще шестнадцать гостей, а объектом милосердия Дайанты явилась высококвалифицированная лекторша из Антропологического института по изучению Нигерии.) Стоило заговорить о неграх, как Дайанта рассказывала об этом эпизоде, подтверждающем широту ее взглядов; она рассказывала о нем раз сто, не меньше.

Газеты ее мужа занимали весьма либеральную позицию по отношению к неграм, в передовых неоднократно проводилась мысль, что нет никаких оснований отказывать неграм в какой бы то ни было работе, лишь бы они сумели ее выполнить не хуже белых.

На работу в этих газетах негров никогда не принимали.

Дайанта задумала свой вечер, чтобы доказать, что белые и негры могут безо всякого вреда встречаться в обществе, однако она была не столь опрометчива, чтобы устроить его у себя в доме. Она вторглась в студию Энгла, который воплощал в себе местный мир искусства и все еще не терял надежды, что Дайанта когда-нибудь закажет ему свой портрет.

Не была она и столь безрассудна, чтобы нарушить правила хорошего тона, а посему не пригласила никаких негров низкого звания, вроде Джона Вулкейпа, служившего всего-навсего дворником в «Таверне наяды» — том самом здании, где была студия мистера Энгла и где помещались также фотоателье, нотный магазин, несколько преподавателей дикции и книжная лавка Ритф Камбер.

Дайанта пригласила только таких негров, на приличное поведение которых могла твердо рассчитывать. То были Аш Дэвис и Нийл Кингсблад.

Она звала также и Марту Дэвис, которую никогда не видела. Но та отклонила приглашение, чем и доказала, какой, в сущности, неблагодарный народ эти чернокожие. Дайанта мужественно снесла отказ и потом объясняла всем, кто соглашался ее слушать:

— Я думаю, что это к лучшему. Мало ли какую неграмотную бабу мог подцепить такой полуобразованный цветной карьерист, как этот Дэвис.

Решив даровать Нийлу своего рода светский habeas corpus [8] гарантия личной неприкосновенности (лат.) , Дайанта горячо взялась за дело. В свою бытность белым дельцом он не пользовался ее вниманием, но теперь интересовал ее не меньше, чем горилла «Гаргантюа», и в том же плане. Нийлу не хотелось идти, но Дайанта пристыдила его капризно-кокетливым тоном:

— Ах, бросьте ломаться! Не захотите же вы упустить такую возможность быть полезным вашей расе. Подумайте только, Кингсблад, ведь вы встретитесь с лучшими людьми в городе!

Вестл сказала:

— Будь покоен, Нийл, я тоже пойду! Я желаю быть на месте и защищать тебя, если Дайанта вздумает совать нос в нашу так называемую «интимную жизнь».

В длинной студии, обставленной преимущественно штабелями непроданных картин, собралось шестьдесят человек гостей. Те из них, кто не был знаком с Нийлом и Ашем, допустили несколько досадных промахов, выискивая негров, на которых им надлежало глазеть, и по их милости подполковник Кренуэй отбыл домой раньше времени и в полном негодовании.

Их хозяин поневоле, Брайан Энгл, был молодой человек с неудавшейся артистической бородкой, маменькин сынок, но неплохой художник. Нийла он счел заурядным, но Ашу сказал, что он похож на сурового молодого дожа. Вертлявый брюнетик, фотограф Лоренцо Гристад, шепнул Ашу:

— Все равно никакой пользы нет от этих белых, разве что работу дадут, верно?

Доктор химических наук Коуп Андерсон и его жена Пэйс, к удивлению любознательных туристов и безграмотных богачей, разговаривали с Ашем и Нийлом так, будто они — разумные человеческие существа; такую же позицию заняли доктор Камбер с женой и Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, хотя они все же считали, что негры — это люди, которых встречаешь на заседаниях комитетов. Но пятьдесят из шестидесяти гостей только приглядывались к Нийлу и Ашу и ждали, когда они сделают что-нибудь гадкое и смешное.

Не утешила Нийла и первая встреча Вестл с Ащем.

Она его ни разу не видала; она знала о нем только то, что Нийл его уважает. Но человека, которому Нийл так горячо пожимал руку при встрече, она могла бы описать примерно так: «симпатичный негр, очень опрятно одетый, возможно — превосходный лакей». Она страшно удивилась, когда Нийл обрадованно сообщил:

— Вестл, это мой большой друг — доктор Дэвис.

Она подумала: «Доктор? Впрочем, возможно. Говорят, что среди цветных есть и доктора».

Она сказала: «Добрый вечер», — не скрывая от Аша, что ей решительно все равно, добрым или недобрым окажется для него этот вечер, и вообще — с какой стати знакомить ее с цветными массажистами?

Аш поклонился, не слишком низко, и на том закончилось первое знакомство жены Нийла с его лучшим другом.

Виски подавалось в изобилии, куриного салата было вполне достаточно, но посетителям надоело разглядывать экспонаты. Вечер совсем было застыл на мертвой точке, и сдвинул его с этой точки, притом очень энергично и не в ту сторону, куда следовало, только Уилфрид Спод.

Вот имя и личность, достойные внимания: Уилфрид Спод, известный тысячам, и притом с самой нехорошей стороны, как Фридди Спод — человек, запросто якшавшийся с самыми неистовыми гениями, самыми непотребными пьяницами и самыми убежденными лесбиянками Таоса, Такско, Вудстока, Минорки, Мюнхена, Кармела, Челси, Гринвич-Вилледжа и Левого берега Сены. Человек, который в Гранд-Рипаблик чужероден, как ехидна, по сравнению с которым Кертис Хавок кажется порядочным, а доктор Дровер — мягкосердечным.

Фридди Спод родился в Канзас-Сити, но был писателем. И заметьте, он был не из тех писателей, которых не печатают. Его романы, — прейскуранты адюльтеров, по стилю весьма напоминавшие прейскуранты конторы «Товары почтой», причем все непечатные слова фигурировали в них в полном виде, — эти романы вплоть до второй мировой войны выходили в Париже в издании автора и на средства его жены.

У Фридди было испитое грязное лицо, лицо противной старой лошади; шея у него всегда была грязная, под ногтями залежи грязи, а волосы не то чтобы длинные, но никогда толком не подстриженные. Обычно он ходил в плисовой куртке, выглядевшей несколько молодо для сорокалетнего мужчины, а живописную черную шляпу с широкими полями не носил лишь потому, что от него этого ждали, а он любил все делать наперекор. Но он придумал нечто получше: он носил кепку, грязную-прегрязную.

А между тем его жена Сьюзен, моложе его на пять-шесть лет, была толстенькая и чистенькая, как курочка. Она была художницей, только не писала картин и не умела их писать. Кроме того, она была двоюродной сестрой Вестл Кингсблад — законной дочерью адвоката Оливера Бихауса.