Синклер Льюис - Том 9. Рассказы. Капкан

— Ну, теперь поглядим, кто… — заверещал было хозяин гостиницы, но Ральф, словно не замечая его, обратился к сержанту, в котором почуял союзника:

— Насколько я знаю, согласно законам Канады, на вас возложены определенные судейские полномочия?

— Верно.

— В таком случае позвольте мне обратиться к вам как к судье и передать эти три доллара в уплату за комнаты, в которых мы не будем жить. Для вас не секрет, какое чувство должен вызывать этот господин у каждого порядочного человека. Мне чрезвычайно неловко беспокоить вас по такому поводу, и, надеюсь, меня не обвинят в клевете, но, признаться, он до того грязен, что мне просто страшно отдавать ему деньги из рук в руки.

На лице сержанта изобразилось блаженство.

— Мне — тоже, — тоненько пожаловался этот богатырь, такой ладный в своей ало-голубой форме, вонзаясь в разъяренного мистера Бангера колючим взглядом. — Я и сам побаиваюсь микробов. Я полагаю, мы это дело предоставим вот представителю Манитобской полиции. Погибать под пулями, застывать на морозе — это наша обязанность, но подвергать себя такой заразе у нас в Конной вроде бы не положено.

Оба полисмена лучились восторгом. Они знали, что слух об этом происшествии, передаваясь из уст в уста, словно в пансионе для старушек, разлетится на сотню миль кругом и в ближайшие десять лет всякий, кто побывал жертвой мистера Берта Бангера, будет упиваться историей о том, как один человек не захотел заплатить Бангеру денег из рук в руки, потому что тот чересчур грязен.

Их ликование достигло наивысшей точки, когда, получив от местного полисмена деньги, Бангер разорвал все три бумажки и стал неистово топтать их ногами.

Только Ральф не ощущал торжества. Его бешенство улеглось. Он порывисто вышел и затопал по лестнице к себе в номер.

— Инцидент исчерпан, — бросил он в ответ на вопросительный рык Вудбери. — Вещи уложим и пошли отсюда.

В невеселом раздумье он опустился на краешек своего неаппетитного ложа.

К несчастью для себя — и к великой выгоде для своей фирмы, — Ральф обладал способностью видеть обе стороны всякого конфликта, понять позицию как того, так и другого спорщика, даже когда одним из них оказывался он сам. Однако для геройских поступков ему не хватало твердости: даже зная, что прав не он, а противник. Ральф не часто мог решиться повернуть вспять. Именно такие люди, как он, не способные что-либо изменить, но не способные и сносить вздорные обиды и пустые ссоры, которыми мы отравляем жизнь, идут в монастыри. одурманивают себя чтением, укрываются под защитой презренного стадного чувства.

«Боже, что за дешевая победа! — с внезапным и острым отвращением к себе думал Ральф. — Еще бы не возгордиться: самолично придумал, чем уязвить этого шелудивого бродячего кота! Вырос в бревенчатом хлеву — откуда у него взяться учтивости? И чем он хуже любого городского, который будет лебезить перед тобой, хоть сам тебя ненавидит? А я-то распетушился! Шутка сказать: «Позовите полисмена! Я ему сообщу кое-что относительно lex talionis sub nisi!» Знаменитый адвокат! Шишка на ровном месте! Столичный умник!.. Нет, Вэс и то лучше. Простой, смелый. Да — вот и с ним тоже: загордился, запрезирал… Подумаешь, ну, любит человек рассказывать анекдоты!..»

Он понял, что охладел к Вудбери, и в этом едва ли не главная причина его уныния. Он понял, как необходим ему стал настоящий друг в этом мире, таком пустынном и чужом с тех пор, как в нем нет его матери. Вновь те же неотвязные думы, что изводили его во время тоскливых ночных бдений в одинокой квартире — и вновь они завершились преклонением перед достоинствами Вудбери.

Что скрывать, многое в этом человеке его раздражало: бахвальство, шумливая развязность, вечные бури в стакане воды, самомнение бок о бок с невежеством, — но вместе с тем ему чудилось что-то надежное в этой всесокрушающей самоуверенности, в этом неунывающем характере, который делал из Вудбери доброго малого в промежутках от одного скандала до другого, в физической силе этого уже обрюзгшего человека.

Ральф вскочил на ноги, сунул в рюкзак те мелочи, что вынул по приезде, и едва успел застегнуть ремень, как в дверях появился Вудбери со своими вещами.

— Извини, Вэс, что я тут затеял такую свару. Не думай о ней. Распростимся с этим дурацким заведением и ляжем спать прямо на славной, честной земле.

Пять минут назад холодное бешенство Ральфа сделало из Вудбери угодливого приверженца.

(Так нетрудно было представить себе Вэса в детстве: рыхлый мальчуган, неизменный предмет насмешек в своей компании, первый охотник воровать дыни и мучить кошек, первый и единственный, над кем совершались не слишком чистоплотные обряды посвящения в каждое очередное тайное общество, основанное и забытое за неделю каникул; обиженный толстый мальчик, который вечно хнычет: «Ой, пусти, отвяжись, тебе говорят!»_____ и, распустив толстогубый рот, таскается, как собачонка, за худеньким и востроносым заводилой, ростом ему по плечо, неотступно мечтая помыкать кем-нибудь так же, как когда-то помыкали им самим.)

Теперь он вновь почуял себя командиром:

— Я тебе вот что скажу, друг, никогда не лезь на рожон в здешних местах. Приучи себя. Легче смотри на вещи, Ральф, береги свои нервы. Поплевывай. Очень надо связываться со всякой шушерой, вроде Бангера, поднимать шум… Я бы лично дал ему по морде — и ушел. Ничего, эта поездка тебе сослужит хорошую службу. Тут что самое главное? «Спрячь все печали в походный старый ранец — и ну, веселей, веселей, веселей!» Так, бывало, у нас на офицерских сборах говорили, да и здесь, в лесных краях, весь фокус в том же: держи свои настроения при себе — «и ну, веселей, веселей, веселей!». Ладно, что было, то прошло… О! — Вудбери просветлел. — Мы с тобой вот что организуем. Сп им сегодня на земле. Будет тебе закалочка!

И Ральф, взвалив на себя рюкзак, неверными шагами побрел, как и подобает смиренному ученику, вслед за генералиссимусом и единоличным автором всех этих благотворных замыслов и идей.

И его уже опять пугала перспектива оказаться отрезанным от мира в лесной глуши, где некуда спастись от великодушия Вэса Вудбери.

Палатка, которую поставили для них проводники-индейцы, была в глазах Ральфа не просто крышей над головой, но символом вольной жизни и приключений доблестных следопытов. Пол у нее был наглухо пришит к боковым стенкам из плотного шелка, так что не оставалось ни единой щелочки, сквозь которую могла бы забраться кровожадная северная мошка. Каждое из пяти затянутых сеткой окошек защищал снаружи шелковый клапан; в случае дождя достаточно было дернуть» а шнур, остроумно проведенный внутрь, и клапан опускался.

Из-за этих окошечек, придававших палатке сходство с кукольным домиком. Ральфа охватила ребячливая веселость — нечастая гостья в его обычной степенной жизни. Умиленно посмеиваясь, он опускал и поднимал один клапан за другим, и Вудбери тоже умилялся и ахал. Тем временем Чарли, старший проводник, вскипятил для них чай, поджарил свиную грудинку и пресные лепешки — «бэннок», и оба в приятнейшем расположении духа залезли под протнвокомарную сетку, чтобы приступить к своей первой бивачной трапезе.