Генри Джеймс - Повести и рассказы

— Подойдете для иллюстраций?.. — переспросил я, в свою очередь растерявшись.

— Ну, знаете, ее можно было бы нарисовать, — сказал джентльмен и покраснел.

Тут только я понял, какую услугу оказал мне Клод Риве: от него они узнали, что я — график, делаю иллюстрации для журналов, для сборников рассказов, для очерков о современной жизни, и поэтому у меня часто бывает работа для натурщиков. Это была правда, но еще не вся правда: пора мне признаться в своих мечтах (сбылись ли они или пошли прахом — пусть читатель догадывается сам). В ту пору я забрал себе в голову стать великим портретистом; меня прельщала слава тех, кто избрал этот путь, не говоря уже об их доходах. Работа иллюстратора давала мне кусок хлеба, а я приглядывался к другому жанру (как мне всегда казалось — самому интересному для меня), в котором собирался увековечить свое имя. В моих мечтаниях, в стремлении сколотить себе состояние не было ничего постыдного; но только с того самого момента, как они высказали пожелание, чтобы их рисовали бесплатно, эта перспектива стала все больше от меня отдаляться. Я был разочарован, тем более что с первой же минуты ясно представил себе, как они будут смотреться на портрете. Я очень быстро уловил их тип и сразу же наметил, какими бы я их изобразил. Впоследствии я понял, что моя трактовка отнюдь не пришлась бы им по вкусу.

— Так вы… Так, значит, вы?.. — начал я, оправившись от изумления. Я никак не мог произнести прозаическое слово «натурщики»: ведь оно так плохо передавало суть дела.

— Опыт у нас не очень большой, — сказала леди.

— Нам надо найти _работу_, - вставил муж, — и мы подумали, что художник вроде вас сумеет нас как-то использовать. — Затем он добавил, что у них мало знакомых художников и что сначала они пошли наудачу к мистеру Риве (да, конечно, он рисует пейзажи, но иногда — может быть, я слышал? вставляет в них фигуры людей); с мистером Риве они познакомились несколько лет назад в одной усадьбе в Норфолке, куда тот приезжал на этюды.

— Мы и сами иногда рисовали, — пояснила леди.

— Неловко об этом говорить, — продолжал ее муж, — но нам совершенно необходимо найти какую-нибудь работу.

— Мы, правда, _не слишком_ молоды, — призналась жена, вымученно улыбаясь.

Затем муж сказал, что мне, может быть, надо больше узнать о них, и вручил визитную карточку с именем «майор Монарк», которую вынул из аккуратной записной книжки (все вещи у них были новые и чистые). Карточка выглядела внушительно, но я не смог извлечь из нее никаких дополнительных сведений; впрочем, мой гость тут же добавил:

— Я вышел в отставку, а потом с нами случилось несчастье — мы потеряли все наше состояние. Больше того: мы находимся в весьма стесненных обстоятельствах.

— Это мучительно… и очень тяжело, — сказала миссис Монарк.

Видно было, что они стараются держаться скромно, боятся, как бы в их словах не проскользнула сословная спесь. Я чувствовал, что они готовы признать свою принадлежность к знати недостатком, и в то же время угадывал за этим смирением другое чувство (оно-то и было их утешением в невзгодах): они знали, что у них есть свои преимущества. О да, преимущества у них были, но это были, на мой взгляд, таланты чисто салонного порядка; например, их присутствие могло придать респектабельный вид гостиной. Впрочем, гостиные на то и существуют, чтобы все в них выглядело как на картине.

Подхватив намек своей жены на их возраст, майор Монарк заметил:

— Мы, конечно, думали, что подойдем вам благодаря своему сложению. Мы сумели сохранить осанку, не так ли?

Я с самого начала увидел, что осанка была их главным козырем. В том, как он произнес «конечно», не было никакого тщеславия, но это слово многое прояснило.

— Моя жена, во всяком случае, сложена безупречно, — продолжал он, кивнув в сторону дамы с той благодушной непосредственностью, которая приходит после сытного обеда.

Мне не оставалось ничего другого, как отпустить ему комплимент — словно мы и впрямь сидели за бокалом вина, — у него, мол, внешность тоже хоть куда, на что он, в свою очередь, ответил:

— Мы подумали: если вам надо рисовать людей нашего круга, то мы бы, наверно, подошли. Особенно моя жена — точь-в-точь таких леди и рисуют в книжках.

Они меня так позабавили, что я решил продлить удовольствие от разговора с ними и постарался встать на их точку зрения; хотя мне было неловко оценивать их стати, словно я собирался взять напрокат пару лошадей или нанять чернокожую прислугу (подобная придирчивость была бы уместна разве что в одной из ситуаций вроде этих), я все-таки решил взглянуть на миссис Монарк совершенно беспристрастно и после минутного размышления воскликнул с полной убежденностью: «Вот именно — в книжках!» Она была поразительно похожа на плохую иллюстрацию.

— Мы встанем, если вам угодно, — сказал майор и вырос передо мной во всем своем величии.

Я на глаз оценил его рост — в нем было шесть футов два дюйма, и он был джентльмен с головы до пят. Любой вновь учрежденный клуб, еще не подыскавший себе эмблему, не прогадал бы, наняв его стоять в витрине своего помещения. При первом же взгляде на них у меня мелькнула мысль, что эта чета обратилась явно не по адресу: для них было бы гораздо выгоднее, если бы их использовали в рекламных целях. Я, конечно, не собирался обдумывать за них все возможные варианты, но мне было ясно одно: этим людям ничего не стоило заработать целое состояние, — правда, не для себя. В их внешности было что-то такое, из чего сумел бы извлечь немалые барыши модный портной, содержатель гостиницы или же владелец фирмы, торгующий мылом. Мне виделся плакат «Мы моемся мылом только этой марки», приколотый к их груди и действующий на покупателя неотразимо. А как блестяще они справились бы с поручением поддерживать разговор за табльдотом в каком-нибудь пансионе!

Миссис Монарк хранила молчание, — не из заносчивости, а из робости. Майор сказал ей:

— Встаньте, дорогая, и покажите, как вы элегантны.

Чтобы показать это, вставать было совсем не обязательно, но она послушно поднялась, прошлась по мастерской и вернулась на свое место, покраснев от смущения и бросая беспокойные взгляды на мужа. Это напомнило мне сцену, случайным свидетелем которой я стал однажды в Париже: к моему приятелю-драматургу, работавшему в то время над новой пьесой, пришла актриса, добивавшаяся получить в ней роль. Она прохаживалась перед ним по комнате, как это делала сейчас моя посетительница. У миссис Монарк это получалось не хуже, но я все же воздержался от аплодисментов. Странно было видеть, что такие люди готовы работать за гроши. А миссис Монарк выглядела так, будто у нее было десять тысяч фунтов годового дохода. Слово, которое только что употребил ее муж, как нельзя лучше характеризовало ее: и по облику, и по самому своему существу она была тем, что обитатели Лондона называют на своем жаргоне «элегантной штучкой». Фигура у нее была — если придерживаться той же системы понятий — «безупречная» или, если угодно, «идеальная». Для женщины ее возраста талия у нее была удивительно тонка; локоть обнаруживал предписанный канонами красоты изгиб; посадка головы также отвечала всем правилам; и все же — зачем она пришла ко _мне_? Почему не пошла работать манекенщицей в модный магазин? Я начал опасаться, что мои посетители не просто нуждаются в деньгах, а еще и мнят себя любителями искусства, — это усложнило бы наши отношения. Когда она снова села, я поблагодарил ее и сказал, что качество, которое рисовальщик больше всего ценит в натурщике, — это умение сидеть смирно.