Анатоль Франс - Том 2. Валтасар ; Таис ; Харчевня Королевы Гусиные Лапы ; Суждения господина Жерома Куаньяра ; Перламутровый ларец

В продолжение трех лет она вела примерную жизнь, и добродетели отрока Смарагда наполняли благоуханием монастырь. Вот почему настоятель Онуфрий доверил Смарагду обязанности остиария, то есть привратника,— он полагал, что юный черноризец достаточно мудр, чтобы оказывать посторонним подобающий прием, в особенности же чтобы изгонять женщин, буде те попытаются проникнуть в обитель. «Ибо,— говорил святой старец,— женщина существо нечистое, и самый след ее ног — греховная скверна».

Смарагд уже пять лет исполнял обязанности привратника, и вот однажды некий чужестранец постучался в ворота монастыря. То был совсем еще молодой человек, одетый в роскошное платье и сохранявший остатки величия во всем своем облике, но бледный, изможденный, с горящим взором, в котором угадывалась глубокая печаль.

— Отец привратник,— сказал он,— проводи меня к настоятелю Онуфрию, дабы он исцелил меня, ибо я во власти смертельного недуга.

Смарагд предложил чужеземцу сесть и сообщил ему, что аббат Онуфрий, достигнув ста четырнадцати лет, в предвидении своей близкой кончины отправился в пещеры святых отшельников Амона и Орсиза.

При этом известии посетитель упал на скамью и закрыл лицо руками.

— Значит, у меня нет больше надежды на исцеление,— прошептал он.

И, подняв голову, прибавил:

— Любовь к женщине привела меня в столь жалкое состояние.

Тут только узнала Евфросиния графа Лонгина и со страхом подумала, как бы и он не узнал ее. Но, видя его скорбь и томление духа, она тотчас же успокоилась и исполнилась жалости.

После долгого молчания граф Лонгин воскликнул:

— Я хочу стать монахом, иначе я впаду в полное отчаяние!

И тут он поведал привратнику о своей любви, о том, как его невеста Евфросиния внезапно исчезла, а он вот уже восемь лет безуспешно ищет ее, о том, как любовь и горе сожгли и иссушили его душу.

Выслушав его, Евфросиния сказала с ангельской кротостью:

— Девица, потерю которой вы оплакиваете, право, не заслуживает такой любви. Вы себя уверили, что у нее какая-то особенная, дивная красота; на самом деле она греховна и достойна презрения. Красота эта тленна, и то, что от нее сохранилось, не заслуживает сожаления. Вы думаете, что жить не можете без Евфросинии, а доведись вам ее встретить, вы ее, пожалуй, даже не узнаете.

Граф Лонгин ничего не ответил, но слова эти или, быть может, звук голоса, произнесшего их, возымели благодетельное влияние на его душу. Он удалился несколько успокоенный и сказал, что еще вернется.

И он в самом деле вернулся. Желая принять иноческий чин, он попросил отца Онуфрия, чтобы тот отвел для него келью, обители же он принес в дар все свои несметные богатства. Евфросиния испытала при этом чувство огромного удовлетворения. А некоторое время спустя сердце ее преисполнилось еще большей радости.

Однажды какой-то нищий, чью наготу прикрывали грязные лохмотья, согнувшийся под тяжестью своей сумы, пришел просить подаяния у сострадательных монахов, и Евфросиния узнала в нем своего отца Ромула. Притворившись, что не подозревает, кто стоит пред нею, она усадила странника, омыла ему ноги и накормила его.

— Дитя божье,— сказал ей нищий,— я не всегда был таким жалким бродягой. Я владел огромными богатствами, и у меня была дочь несказанной красоты, мудрая и ученая; она разгадывала загадки, которые предлагались на публичных состязаниях, и однажды даже получила от городских властей корону из папируса. Я потерял дочь, потерял и все свое состояние. Меня терзает тоска по дочери, и мне жаль богатства. Особенно жаль мне куста с поющими птицами, необыкновенно искусно сделанного. А теперь нет у меня даже плаща, чтобы прикрыть свое тело. И все же я был бы утешен, если б мог перед смертью увидеть возлюбленную дочь мою.

Едва произнес он эти слова, как Евфросиния бросилась к его ногам и, плача, воскликнула:

— Отец мой, я — твоя дочь Евфросиния, убежавшая ночью из дому так неслышно, что даже собака не залаяла. Прости меня, отец! Разве могла бы я совершить все это, не будь на то соизволение господа нашего Иисуса Христа?

Поведав старику, как она, переодевшись ремесленником, покинула родной кров и пришла в сию обитель, где все это время жила мирно и тихо, она показала ему знак на своей шее. И по этой примете Ромул признал свою дочь. Он нежно обнял Евфросинию и, преклонившись перед неисповедимыми путями господними, оросил ее чело слезами.

После этого он и сам решил сделаться монахом и остаться в обители святого Онуфрия. Он собственными руками построил себе келью из камыша рядом с кельей графа Лонгина. Они вместе распевали псалмы и возделывали землю. В часы отдыха они беседовали о суетности земной любви и всех земных благ. Но Ромул никогда никому не рассказывал о чудесной встрече со своей дочерью Евфросинией: пусть лучше, думал он, граф Лонгин и настоятель Онуфрий узнают об этом приключении в раю, когда промысел божий будет им открыт до конца. Лонгин и не подозревал, что его невеста обретается рядом с ним. Все трое прожили еще несколько лет, украшаясь всеми добродетелями, а затем по особой милости провидения почти одновременно в бозе почили. Граф Лонгин преставился первым, Ромул скончался спустя два месяца, а святая Евфросиния, после того как закрыла глаза отцу своему, была на той же неделе призвана на небеса Иисусом Христом, рекшим ей: «Гряди, голубица!» Досточтимый отец Онуфрий сошел в могилу на сто тридцать втором году жития своего: совершилось это в день святой пасхи, в 395 году по воплощении сына божьего. Да хранит нас святой архангел Михаил! На этом заканчивается житие святой Евфросинии. Аминь.

Сказание это записал диакон Георгий в лавре на горе Афонской, между VII и XIV веком христианской эры; должен заметить, что время его написания вызывает у меня большие сомнения. У меня есть все основания полагать, что оно никогда не было напечатано. Мне хотелось бы иметь столь же веские основания думать, что оно достойно печати. Я перевел его, в точности следуя подлиннику, и это, конечно, очень заметно: мой стиль приобрел византийскую чопорность, которую я сам с трудом выношу. Диакон Георгий рассказывал с меньшим изяществом, нежели Геродот и даже Плутарх, и на его примере видно, что времена упадка отличаются иногда гораздо меньшим очарованием и утонченностью, чем это представляется в наши дни. В доказательстве этого, быть может, и состоит главная заслуга моего труда. Он, без сомнения, вызовет ожесточенные нападки критики, и мне будут предложены трудные вопросы. Текст, которым я пользовался, всего лишь список, а не подлинник. Я даже не знаю, есть ли в нем пропуски. Я предвижу, что мне укажут на пробелы и позднейшие вставки. Г-ну Шлемберже {237} покажутся подозрительными некоторые обороты, а г-н Альфред Рамбо {238} оспорит эпизод со стариком Пору. Предупреждаю заранее: я располагал только одним текстом и должен был следовать ему. Текст этот находится в очень плохом состоянии, и он нелегко поддается прочтению. Однако надо иметь в виду, что все образцы классической древности, которые служат для читателей источником наслаждения, дошли до нас в таком же виде. Я больше чем уверен, что многое в тексте диаконова сказания я понял превратно, что в моем переводе тьма нелепостей. Быть может, он даже представляет собой сплошную нелепость. Если это не столь очевидно, как можно было опасаться, то единственно потому, что в самом темном тексте всегда заключен смысл для того, кто его переводит. Без этого ученость не имела бы права на существование. Я сличил изложение диакона Георгия с относящимися к жизни святой Евфросинии местами в сочинениях Руфина и блаженного Иеронима и должен сказать, что полного совпадения между ними нет. Вероятно, именно поэтому мой издатель и поместил этот ученый труд в непритязательном сборнике рассказов.