Эмиль Золя - Страница любви

— Тебе хорошо? — спросила Элен, укутывая ее одеялами и подтыкая их.

— Очень хорошо. Оставь меня, не трогай… Унеси свет.

Ей хотелось только одного — остаться во тьме, чтобы снова открыть глаза и переживать свое страдание, зная, что никто не смотрит на нее. Когда лампа была унесена, она широко раскрыла глаза.

Тем временем Элен в соседней комнате переходила с места на место. Какая-то странная потребность в движении удерживала ее на ногах; мысль о том, чтобы лечь в постель, была ей невыносима. Она посмотрела на часы: без двадцати девять. Чем ей заняться? Она порылась в ящике, но не могла вспомнить, что искала. Потом подошла к книжному шкапу, бросила взгляд на книги, не зная, какую взять, испытывая скуку при одном чтении заглавий. Тишина комнаты звенела у нее в ушах: это одиночество, этот отягченный воздух становились для нее мучением. Ей хотелось шума, людей, чего-нибудь, что отвлекло бы ее от самой себя. Дважды она прислушивалась, подойдя к двери в маленькую комнату: не было слышно даже дыхания Жанны. Все спало. Элен опять принялась беспокойно ходить по комнате, переставляя и вновь ставя на прежнее место попадавшиеся ей под руку вещи. Вдруг ей пришла мысль, что Зефирен, вероятно, еще сидит у Розали. Тогда, успокоенная и счастливая сознанием, что она будет не одна, Элен, волоча туфли, направилась в кухню.

Она уже дошла до передней, уже приоткрыла застекленную дверь в узенький коридор — и вдруг услышала, как щелкнула звонкая, данная с размаху пощечина. Голос Розали прокричал:

— Ну, что? Попробуй-ка еще разок ущипнуть меня! Лапы прочь!

— Ничего, красотка, это я так люблю тебя, — бормотал, картавя, Зефирен. — Готово…

Но дверь скрипнула. Когда вошла Элен, солдатик и кухарка спокойно сидели за столом, уткнув носы в тарелки. Они прикидывались безразлично-равнодушными, словно были здесь ни при чем. Но лица у них были красные, глаза блестели, как свечки, они ерзали, подскакивая на стульях. Розали, вскочив с места, устремилась навстречу Элен.

— Вам что-нибудь угодно, сударыня?

Элен не знала, что ответить. Она пришла сюда, чтобы видеть их, чтобы поговорить, побыть с людьми. Но ей стало стыдно — она не посмела сказать, что ей ничего не нужно.

— Есть у вас горячая вода? — спросила она наконец.

— Нет, сударыня. Да и плита погасла. Ну, да это ничего. Я подам вам ее через пять минут. Сразу вскипит.

Она подбросила угля, поставила котелок. Потом, видя, что хозяйка остановилась у порога, сказала:

— Через пять минут, сударыня, я принесу вам воду.

Элен сделала неопределенный жест.

— Я не тороплюсь, подожду… Не беспокойтесь, кушайте, кушайте… Ведь этому молодцу скоро возвращаться в казарму. Розали согласилась сесть на прежнее место. Зефирен, стоявший навытяжку, отдал честь и снова принялся резать кусок икса, широко расставив локти, чтобы показать, что он умеет вести себя в обществе. Когда они садились вдвоем за еду, они даже не выдвигали стола на середину кухни, а предпочитали сидеть рядом, носом к стенке. Расположившись таким образом, они могли подталкивать друг друга коленом, щипаться, отпускать друг другу шлепки, не упуская при этом ни кусочка; а когда они поднимали глаза, их взгляд веселили кастрюли. На стене висел пучок лаврового листа и тмина, от ящика с пряностями пахло перцем. Кухня была еще не прибрана, везде вокруг них виднелись беспорядочно расставленные блюда и тарелки с остатками кушаний. Но эта картина все же была мила влюбленному Зефирену — он с завидным аппетитом лакомился здесь кушаньями, которыми никогда не кормили в казарме. В кухне пахло жарким, а также слегка уксусом — уксусом салата. Отсветы огня плясали на меди и полированном железе. Плита накалила воздух, поэтому влюбленные приоткрыли окно; долетавшие из сада порывы свежего ветра вздували синюю занавеску из бумажной материи.

— Вы должны вернуться ровно в десять? — спросила Элен.

— Да, сударыня, не в обиду вам будь сказано, — ответил Зефирен.

— А ведь туда немалый конец!.. Вы ездите на омнибусе?

— Езжу, сударыня, иногда… Да видите ли, беглым шагом оно даже лучше.

Элен шагнула в кухню и прислонилась к буфету, переплетя пальцы опущенных рук. Она поговорила еще о сегодняшней скверной погоде, о том, что едят в полку, о дороговизне яиц. Но каждый раз после того, как она задавала вопрос, а они отвечали на него, разговор прерывался. Хозяйка стояла у них за спиной — это стесняло их; они не оборачивались, говорили, глядя в тарелку, сутулились под ее взглядами и для большей опрятности ели маленькими кусочками. Элен стояла успокоенная: здесь ей было хорошо.

— Не беспокойтесь, сударыня, — сказала Розали, — вот уж вода и зашумела. Будь огонь пожарче…

Элен не позволила ей встать. Успеется! Она только ощущала сильную усталость в ногах. Машинально она пересекла кухню, подошла к окну; там стоял третий стул, высокий, деревянный, превращавшийся, если его опрокинуть, в лесенку. Но она села не сразу: ей бросилась в глаза куча картинок, лежавших на конце стола.

— А ну-ка, посмотрим! — сказала она, взяв их в руки, с желанием доставить удовольствие Зефирену.

Маленький солдат беззвучно рассмеялся. Он сиял, следя взглядом за картинками, покачивая головой, когда перед глазами Элен проходил особенно удачный экземпляр.

— Вот эту, — сказал он вдруг, — я нашел на улице Тампль… Это красавица, с цветами в корзинке.

Элен села. Она разглядывала красавицу — изображение, украшавшее лакированную золоченую крышку конфетной коробки, тщательно вытертую Зефиреном. Тряпка, висевшая на спинке стула, мешала Элен прислониться. Она отстранила ее и вновь погрузилась в рассматривание картинок. Тогда влюбленные, видя, что хозяйка в таком добром расположении духа, перестали стесняться. Под конец они даже забыли о ней. Элен одну за другой уронила картинки на колени; улыбаясь смутной улыбкой, она глядела на влюбленных, слушала их.

— Что же ты, малец, не возьмешь жареной баранины? — шептала кухарка.

Он не отвечал ни да, ни нет, покачиваясь, словно его щекотали; Розали положила ему толстый ломоть мяса на тарелку, — Зефирен расплылся в благодушии. Его красные погоны подскакивали, круглая голова с оттопыренными ушами качалась над желтым воротником, как голова китайского болванчика. Спина Зефирена колыхалась от смеха, он пыжился в своем мундире, который никогда не расстегивал на кухне из уважения к Элен.

— Это получше, чем репа дядюшки Руве! — сказал он, наконец, с набитым ртом.

То было воспоминание о деревне. Оба прыснули со смеху; Розали схватилась за стол, чтобы не упасть. Как-то — дело было еще до их первого причастия — Зефирен украл три репки у дядюшки Руве; и жесткие же они были, эти репки, ох! Хоть зубы обломай! Но Розали все же сгрызла свою долю, спрятавшись за школой. И теперь каждый раз, как им приходилось есть вместе, Зефирен не упускал случая сказать: