Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

Словом, пока он стоял на улице, он почувствовал к ней щемящую жалость, Господи, прости ему этот грех, если это — грех! Он спросил, где она живет, и она ответила. Он спросил: «Как твое имя?» — «Корнелия». Он записал это. Напустил на себя важный вид и все записал. Август знал, какое это произведет впечатление, она придет домой и скажет: «Он достал из кармана книжку и вписал меня!»

Летом Тобиасу все ж таки выплатили страховку. Все содействовали ему как могли, жена Тобиаса показала, что во сне он вовсе не зевал, а наоборот, вскрикнул, издал во сне слабый вопль, а это в корне меняло дело. Нет, на него не стали возводить обвинений в поджоге, и теперь он собрал соседей и принанял плотников и принялся рубить новый дом. Рубили в лапу. Дом вышел не ахти какой и большой, но, как и в старой халупе, в нем были горница, кухня и две комнатки, чего ж еще? Не во всяком бедняцком доме есть две комнатки.

Как и прежде, одну заняли родители, другую — Корнелия с младшими сестрами. Но когда к ним просились на ночлег захожие люди, Корнелия с сестрами уступали свою светелку и укладывались по углам в горнице. Это могли быть разносчики или же миссионеры и проповедники, иной раз турист либо пеший путник с тощим карманом, и все они заворачивали к Тобиасу и находили приют. Сейчас вот новую светелку обживал приезжий евангелист.

Это был благообразный мужчина среднего возраста, с бородою, как у Христа, и исступленным взором. Он продавал, а то и раздавал божественные брошюрки и устраивал на дому у сельчан молитвенные собрания. Ревностно потрудившись с неделю, он нагнал на обитателей округи великий трепет и внушил благочестие. Так как в горницах становилось тесновато, то он пошел к пастору и получил разрешение проводить собрания в помещении школы; народу туда стекалось немало, послушать его приходили даже из города, и никто не сожалел о том, что потратил с час времени на молитву.

Странное дело, слушатели не усматривали никакой разницы между тем, как проповедовал он и как это делали другие толкователи Библии, однако же сам он имел в виду нечто большее: после наставлений и молитв он уводил их с собой и крестил в Сегельфоссе. Должно быть, по его разумению, это был единственный выход, ибо они погрязли в грехах и он хотел дать им возможность очиститься. Вообще-то до этого они уже один раз крестились, но было ли то в проточной воде? И разве можно сравнить крестильную купель с водами Иордана? Нет, друзья мои!

Проповедник с горящими глазами был хорошо подкован в священной истории и за ответом в карман не лез, в своем роде он был чертовски грамотным евангелистом, и у пастора сложилось о нем довольно благоприятное впечатление. Правда, пастор Уле Ланнсен не относился к числу воинствующих служителей церкви и ни у кого не выискивал недостатков. «Сегельфосский вестник» спросил, а не кажется ли ему, что молитвенные собрания в школе и крещение заново не доведут до добра, однако пастор ответил, что, судя по всему, вопрос этот можно разрешить разве что юридически. Люди, которые посещают собрания и крестятся заново, вполне возможно, употребили бы это время кое на что похуже. Может статься, для кого-то это обернулось и благом, а там кто его знает. Эти люди пытаются что-то изменить в своей жизни, так же как и все мы. Никому ничего не известно, просто мы верим. Таково было мнение пастора Уле Ланнсена.

А они валили на собрания гурьбою, в основном дети и женщины, но и мужчины тоже. Народу битком. В числе прочих была там и Монс-Карина, она сидела жевала табак, и сплевывала на пол, и растирала плевки ногой. Приходила и Вальборг из Эйры в своем чересчур уж нарядном красном с зеленым платье. Из Южного селения приходила Корнелия со своей матерью и сестренками, а еще малолетним братишкой, которого звали Маттис. Не сразу, но появились Карел из Рутена и жена его Гина с детишками. Карел, который мастерски выводил мелодии, был немалой подмогой, когда затягивали псалмы, а у Гины, у той был такой дивный голос, что, когда она вступала, все умолкали. Время от времени в собрание забредал солдат Армии спасения, а порой и кое-кто из дорожных рабочих Августа.

Народу битком, плач, волнение, и ничего с этим не поделаешь. Ворчал один лишь уездный врач: крещение в Сегельфоссе — дикая выдумка, люди простужаются, этак можно подхватить и воспаление легких, и мочевого пузыря, и, уж во всяком случае, ревматизм, отсюда — боль при ходьбе, скрюченные пальцы. Таково было мнение уездного врача. Но в вопросах религии к доктору Лунду никто не прислушивался.

Август потерял покой. Он ждет из Поллена денег и, кроме как ежедневно надзирать за ходом дорожных работ, не способен ничем заняться. Будучи правой рукой самого Гордона Тидеманна, он не мог позволить себе водить компанию с кем попало, и по воскресным дням ему только и оставалось, что, приодевшись, разгуливать по окрестностям, помахивать тростью и вести разговоры с самим собой.

Он отправился к новому жилищу Тобиаса. Корнелии дома не было, никого не было, дом как вымер. Единственным живым существом была лошадь, ходившая неподалеку на привязи. Август окинул дом придирчивым глазом и обошел кругом. В свое время он занимался застройкой Поллена и до сих пор сохранил интерес к строительству. Но здесь перенимать было нечего: углы рублены в лапу, стены голые, щели между бревен законопачены мохом, дерновая крыша. Ни тебе парадного крыльца, ни двери с разноцветными стеклышками.

Он решил было взглянуть на лошадь — собственный его подарок, которого он еще и не видел, — как вдруг заприметил женщину, направлявшуюся от соседней усадьбы в его сторону. Он приосанился и с видом знатока обошел вокруг лошади. Хотел поднять у нее переднюю ногу, но та прижала уши и стала к нему задом.

Женщина подошла ближе, это была Осе, статная, своеобычная, в лопарской кофте, кам и ках [4] Камики — мягкая обувь из хорошо выделанной оленьей шкуры. и высокой остроконечной шапке, на шее у нее была повязана шаль, а на поясе висело множество побрякушек. Август не оборачивался.

— Лошади испугался? — сказала Осе.

Он посмотрел на нее, но ничего не ответил.

— Испугался, я ж видела.

— Ничего я не испугался, — возразил Август. — Просто хотел взглянуть на ее копыто.

— А что там с копытом? — спросила Осе и без дальних слов подняла у лошади ногу.

Август, уже не так уверенно:

— Просто я хотел… по-моему, его надо обрезать.

— Это новая лошадь Тобиаса, и ничего в ней хорошего, — сказала Осе. — Прежние хозяева сбыли ее с рук, потому как она лягается. Хочешь поглядеть и на остальные?

— Нет. Но только какого лешего ты встреваешь?

— Ты сюда из-за лошади притащился или у тебя на уме что другое? — спросила Осе.