Кнут Гамсун - А жизнь идет...

— Ну, как же я могу поставить старосту на ноги? — сказал аптекарь. — Поговорите с доктором.

— Мы в таком затруднении, — жаловались они. — У нас остались одни загородки, и мы кончили бы, если бы он пришёл. Хуже всего то, что он задерживает нас, потому что нам пора начинать делать подвал «Голове-трубой», как его называют. А как зима придёт, так всякой работе настанет конец.

— Вы будете делать подвал нотариусу?

— Подвал и фундамент. Весной он начнёт строиться. Если аптекарь будет так добр и поговорит с доктором и поднимет нашего старосту, то это будет настоящим благодеянием.

— Я охотно поговорю с доктором...

Аптекарь Хольм доходит со своей дамой до самого домика, они садятся на ступеньках. Охотничий домик замечательный, только что выкрашенный, настоящий лакомый кусочек; к тому же консул только что придумал накрасить коричневые дуги над каждым окном, которые выглядят совершенно как брови, — современная манера украшать.

Хольм: — Я сижу и думаю о том, что Петерсен хочет строиться.

— Да, странная выдумка с его стороны.

— Я тоже собирался строиться, но, кажется, у меня не хватит средств.

— Аптека вам становится мала.

— Да, при некотором условии она будет мне, пожалуй, мала.

Старая Мать задумалась над этим:

— Не знаю, зачем людям большие дома? Зачем Петерсен хочет строиться? Их ведь только двое.

— Хорошо вам так говорить, когда вы живёте во дворце.

— Да мы прямо-таки погибаем во всех этих комнатах, не знаем, как их назвать, блуждаем в них. Старая Вестер, и та занимает целую комнату.

— Сколько их может быть тут? — спрашивает Хольм и глядит на домик.

— Три, вероятно. Да и то слишком много, — сказала она. — Их будет достаточно. Да, кроме аптеки, конечно, — неосторожно добавляет она.

— Три комнаты будет достаточно — кроме аптеки?

— Совершенно достаточно. При всяких обстоятельствах.

Чертовски приятная дама в деловом отношении, и к тому же — какая грудь, какой рот, и изящнейшее платье, серое с чем-то тёмно-красным. Он никогда не видал ничего более красивого.

— Я люблю вас, — сказал он.

Она спокойно поглядела на него; да, она очаровательно покраснела и тотчас же опустила глаза, но она отнюдь не вскочила и не побежала: в ней была застенчивость крестьянки, которая не хочет показать, что она взволнована.

— Вот как, — только и сказала она, ласково и просто. Он и прежде говорил ей что-то в том же роде, намекал, но скорее безумствуя и флиртуя, теперь же это было совершенно серьёзно. Он взял её за руку и не выпускал её; она глядела то на него, то на луг. Она не скрывала своей радости и нашла ей выражение, которое он никогда не смог забыть потом: она взяла его руку и положила её себе на грудь. Это было слаще всяких слов...

Они долго сидели вместе и толковали. Они могли бы выстроить себе небольшой домик, но в этом вовсе нет никакой необходимости: две комнаты и кухня наверху над аптекой их вполне устроят. Они могли бы продолжать получать поддержку от его родных в Бергене. Впрочем, нет, — это исключается, они не возьмут больше ни одного эре от его родных. Они могут поехать в Будё и там пожениться; потом они пришли к соглашению, что это обойдётся слишком дорого, а потом опять решили, что это неизбежно, — иначе весь Сегельфосс перевернётся вверх дном.

Они целовали друг друга, словно были молоды и безумны.

— Я ведь гораздо старше, — сказала она.

Он прилгал себе два-три года, и они стали ровесниками.

— Я вдова и всё такое, — сказала она.

— В таком случае и я мог бы считать себя вдовцом, — сказал он, придавая своим словам особое значение.

Она была очень счастлива, он был ей дорог, она прижалась к нему, отвела его бороду и сама поцеловала его. Ну, и конечно, она знала это искусство, вполне была обучена ему.

Он: — Подумать только, что я даже не знаю, как тебя зовут.

— Лидия.

— А меня зовут Конрад.

Они оба весело смеялись над тем, что только теперь представились друг другу, что так забавно поздно вспомнили об этом, и таким неважным это им показалось.

Зашло солнце, стало прохладно, и надо было идти домой.

— Если б у тебя был ключ, — сказал он, — мы могли бы войти сюда.

Она: — Я не знаю, есть ли там хоть что-нибудь, на чём можно было бы сидеть.

— Давай посмотрим!

Они подошли к домику и, загораживаясь от света руками, стали глядеть сквозь стекла. Они ходили от окна к окну, она зашла за угол, чтобы заглянуть в окно двери, и вернулась — бледная, как смерть.

— Нет, не на чем сидеть, — сказала она и потянула его за рукав. — Пойдём.

Она увидала что-то. Второй раз увидала она что-то у той двери.

Когда они сошли уже немного вниз, внезапный рёв нарушил тишину.

— Что это такое? — спросил он и остановился.

— Да ничего! Пойдём же!

— Но ведь что-то было?

— Пьяный, вероятно. Внизу мы встретим рабочих и спросим их.

Но рабочие ушли, на дороге не было ни души.

Хольм: — А может быть, это какая-нибудь сирена, знаешь, с таким пронзительным, адским криком?

— Вероятно, — ухватилась она за эту мысль, — конечно, это такая сирена.

— Или индейцы?

— Ха-ха-ха!..

Они расстались внизу, на лугу, но их могли бы увидать из усадьбы, и они не поцеловались. Они не посмели даже взять друг друга за руки.

Хольм только снял шляпу.

— До свидания! До завтра!

Он был в каком-то состоянии удивления после события дня и не мог тотчас же отправиться домой и спокойно сидеть там. А так как идущий на юг почтовый пароход только что обогнул мыс, он решил зайти сперва на пристань.

Он увидал ящики с товарами, которые должны были отправить, и другие, которые принимали; повсюду виднелось имя Гордона Тидемана — товарообмен, торговля. Тут же присутствовали обычные зрители: собаки, дети и взрослые, слышался обычный лязг цепей и шум машины. Зато Александера против обыкновения не было на пристани; вместо него Стеффен отправлял ящики с копчёной лососиной.

Повар в белом полотняном костюме и белом колпаке вылил за борт ведро помоев и привлёк несколько чаек; после повара пришёл машинист и высыпал пепел. Матросы и путешественники сходили и входили на пароход, боцман стоял у трапа и проверял билеты.

Консул приехал в своём автомобиле, он въехал на пристань и хорошо был виден всем. Вот он вышел из автомобиля, в нарядном костюме, в блестящих ботинках, жёлтых перчатках, сказал несколько слое капитану на мостике, обратился к Стеффену и спросил, почему нет Александера, окинул взглядом всю пристань, отдал кладовщику приказание относительно новых товаров, поглядел на часы, опять сел в автомобиль и укатил.

Шикарный господин!

Хольм поглядел ему вслед. «Мой пасынок, — подумал он. — Чёрт возьми, ведь это мой собственный пасынок! Её зовут Лидия, меня — Конрад, мы согласны...»