Юлий Крелин - Без затей

— Да он и сам о них знает. Камень вырастет — убирать труднее. Почка испортится. Сам постареет, еще болезни набегут. Много вариантов.

— Ты и врач и друг. Настаивай. Интеллигенты горазды все усложнять, как до дела доходит…

— Да уж! Беззаботность — не наша с Димом стихия. Однако времени уже… — Удивление Егора не соответствовало его виду, он не торопился.

— На метро успеешь?

Егор промолчал и стал слушать программу на завтра.

— Егор, опоздаешь!

Он встал. Встал и Полкан, лежавший между их креслами.

Егор постоял какое-то мгновение, будто сказать что-то хотел, потом резко повернулся и направился в прихожую.

Оделся и обнял Нину. Полкан одобрительно вилял хвостом. Нина чуть отодвинулась.

— Ну ладно. Давай отложим на другой раз. Время у нас еще есть. — Выставила вперед ладошки, но не дотронулась до Егора. — Подождем еще, Егорушка.

Я уже давно называю Златогурова Львом, уже не нужно мне отчества при общении с ним. А для него я,- скорее всего, навсегда останусь Дмитрием Григорьевичем. Так и должно быть. Жрец не может быть Димом при личном общении. За глаза пусть называет как хочет.

На ноги Лев поднялся дня через три и к концу недели пошел, подгоняя своей энергией и жизнелюбием всех больных, что попадали в поле действия его витальной силы. В те дни в палату к Златогурову подложили еще одного больного, знакомого Егора и Нины, журналиста, пишущего обо всем — от кино до медицины в том числе. У того был острый холецистит — камни в желчном пузыре или в протоках, которые при желчной колике дают боли порой не менее жестокие, чем мои. Да еще и желтуху, опасную не только болями.

Журналист этот писал и об операциях на сердце, и о глазной хирургии, о микробиологии, нейрохирургии… Я по стандарту несколько опасаюсь подобных многознаек, уверовавших, что они вмиг могут постичь любую научную проблему, тем паче медицинскую, тут, мол, и говорить не о чем. Но они, к сожалению, часто путают науку с практикой, а знание — с верхоглядством. Однако журналист поначалу произвел впечатление человека сдержанного и серьезного. Понимал он чуть больше, чем хотелось: «Я читал, я писал, я знаю», — чуть меньше, чем ему казалось.

Со Львом они сошлись быстро. Если один себя считал опытным журналистом от медицины, то другой считал себя опытным больным, местным старожилом. Лев называл соседа вначале по имени и отчеству, но скоро это показалось ему лишним, и Глеб Геннадьевич превратился последовательно в Глебгеныча, Геныча, Глебыча.

Лев взял над ним шефство в первый же день.

— Дмитрий Григорьевич, — постучал он в кабинет, — ко мне в палату больного положили с холециститом, пошли бы вы посмотрели его…

Я, конечно, озлился. Слишком он освоился. Зря я его по имени стал звать. Обычная докторская реакция, когда больной начинает нам что-то навязывать.

— Его кто-нибудь из врачей смотрел?

— Марат-Тарас смотрел, дал назначения и поехал насчет ваших аппаратов. Кстати, Дмитрий Григорьевич, вы мне обрисуйте ситуацию с этими эндоскопами, я ведь смыслю в таких делах.

— Ох, много лишнего знаете, Лев Романович! Своих забот мало?

— Я серьезно говорю. Так посмотрите журналиста? Стонет очень.

— Конечно. Камни же. К тому же творческий работник — порог болевой чувствительности низкий.

Ладно, мне все равно положено смотреть новых больных. Пошел в палату.

— Здравствуйте, Глеб Геннадьевич. Чем порадуете медицину?

В ответ — стоны, жалобы на сильную рвоту, боли справа, ну и все остальное. Легкая желтушка. Случай типичный. Приступы уже были, но такой сильный впервые.

— Последняя боль всегда самая сильная.

— А мне до сих пор ничего не делают, никаких назначений.

— Как — ничего? Я вижу, капельница стоит. За секунды только филиппинские умельцы вылечивают. У вас камни, в принципе необходима операция.

— Сейчас?!

— Нет. В принципе. Не обязательно сегодня.

Лев, конечно, не выдержал:

— Не волнуйтесь, Глебгеныч. Здесь такие мастаки — они болезнь за версту чуют.

— Подожди, Лев Романович. Уж позволь, я сам. Приступ типичный для каменной желчной колики. Сейчас, похоже, развиваются воспалительные явления в пузыре. Если на фоне камней воспаление — лучше не тянуть. Да и желтуха может быть.

— Уже вторые сутки болит…

— Но температуры нет, лейкоцитоза нет. Пока колика. Полегчает, тогда посмотрим, поговорим.

— Глебгеныч, не волнуйся. Если что, я все время тут…

К вечеру боли стихли, но поднялась температура, желтуха усиливалась. Все как и должно быть. Утром, только зашел в палату, Лев приветствует меня докладом:

— Дмитрий Григорьевич, температура за тридцать девять. Никуда не деться. Мы согласны на операцию.

— Подожди, Лев. Дай посмотреть сначала.

— Дежурные смотрели, говорят, что надо.

Посмотрел и я и был вынужден подтвердить решение Льва. Тот стал бурно уговаривать Глеба Геннадьевича не волноваться.

— Романыч, побудь немного в коридоре. А хочешь, пойди ко мне в кабинет, позвони кому-нибудь.

Последнему Лев обрадовался несказанно и бодро заковылял к двери.

— Скажите, Дмитрий Григорьевич, вы убедились, что это каменный холецистит? А какова статистика?

— Статистика чего?

— Удач при операции.

— Статистику удач я вам не назову, а статистика неудач не разговор перед операцией. Да и желтуха начинается. Камень из протока убрать надо.

— Только ножом?

— Оперативно. Инструментально. — Хорошо, что он не знает про возможности эндоскопов. Впрочем, у него камни и в пузыре, наверное.

Демонстрируя самообладание, журналист задал новый вопрос:

— Каковы сейчас теории камнеобразования? — Мол, мы с тобой говорим на одном языке.

— Все теоретические беседы отложим на потом. Во-первых, в вашем состоянии они утомительны, а во-вторых, индийские мудрецы еще тысячелетия назад предупреждали, что дураков лечить легче. К тому же знания прибавляют печали, а зачем нам с вами лишняя печаль перед операцией?

Короче, на следующее утро мы с Егором его благополучно соперировали, к гордости Льва Романовича, который говорил о Глебгеныче так, будто он сам ему эти камни создал, пузырь воспалил, температуру поднял, рвоту вызвал, а потом сам же и оперировал. Он весь светился от сопричастности. Ухаживать за журналистом принялся бурно и активно, без передыху гонял вокруг чужой кровати свою Раю и, по-моему, был огорчен, когда пришла жена Глеба Геннадьевича и взяла правление в свои руки.

Через три дня журналист уже встал, еще через пару часов Лев его вывел в коридор и как старожил стал знакомить с отделением. А еще через день привел его ко мне в кабинет и в ординаторскую.

Черт подери этого Льва! Кто его просил? С этого момента Глеб Геннадьевич уже не оставлял нас в покое — допрашивал, подавлял эрудицией, вещал. Порой его взашей хотелось прогнать из ординаторской, но обычная смесь почтения и страха перед прессой заставляла нас пасовать. Страх. Гласность в медицине — штука обоюдоострая.