Юлий Крелин - Без затей

Марат, донельзя довольный своим сообщением, подвинул пепельницу ближе к себе. Он одновременно курил и чай пил.

— Чему мы радуемся, собственно? Что толку, что они там лежат без толку? — спохватился я.

— Ну, домулло скажет так скажет! А толк вот какой: у меня друг там работает, он уверяет, что можно по договоренности эти аппараты перевести нам с баланса на баланс.

— То есть? Это как?

— Они спишут со своего баланса где-то у себя в бухгалтерии, а мы на свой запишем. Будут висеть на нашем балансе.

— У них денег тогда прибавится, что ли?

— Э, Егор, это тебе не аппендикс резать. Тут соображать надо. Деньги у всех останутся прежние, но у нас будут аппараты, которые мы достать не можем, а у них, так сказать, убавится ответственности.

Стало ясно: надо срочно идти к главному врачу и брать бумагу, что мы хотим снять с кого-то лишнюю тяжесть и перевалить ее на себя. Вот как выгодно быть альтруистом.

Оказалось, что начальнице нашей формула такой передачи хорошо известна. Она ловко выстроила нужный документ, ни на минуту не задумавшись и не споткнувшись. Но в бухгалтерию ехать отказалась, велела послать туда Егора: он когда-то оперировал главного бухгалтера.

Обнадеженный таким поворотом событий, я в который уже раз заглянул к Златогурову. Приятно пощупать пульс там, где еще позавчера тщетно было уловить хоть малейшее биение. Златогуров по-прежнему генерировал жизнелюбие. Он беспрерывно давал жене какие-то указания, с деловым видом сообщил, что помощники его уже задействовали соответствующий отдел и завтра прибудут слесари для ремонта кроватей и чтоб я, в свою очередь, озадачил реанимацию, пусть освободят и подготовят нуждающийся в ремонте инвентарь, обеспечат фронт работ.

— Лев Романыч, я медлителен, как Обломов, вы меня вгоняете в панику своей энергичностью. Да и неловко мне вас озадачивать, как вы выражаетесь.

— Я вас прошу, Дмитрий Григорьевич, озадачивайте меня побольше, я должен чувствовать, что нужен, что склероз не сильней меня! Ноги еще не все. Еще есть руки, да и голова… тоже не последнее дело. — Он засмеялся своей шутке и стал разворачивать передо мной свою жизненную программу: — Я же понимаю, Дмитрий Григорьевич, дорогой мой: что будет через год — неизвестно. Сегодня вы мне ногу оставили, и хорошо. Я на всякий случай озадачил моих людей двумя насущными проблемами; первое — переделать мою машину под ручное управление, и второе — устроить Раечку на курсы, чтоб научилась водить. Сегодня я еще могу, а дальше… Дорогой Дмитрий Григорьевич, может, вам что-нибудь нужно? Я могу все…Что такое кровать починить? Пустое! Может, книга какая? Или лекарство? Я слышал, у вас тоже здоровье неважнецкое…

Сейчас ему важнее всего «озадачить» самого себя. Так ему легче. Мы оба теперь «задействованы» друг на друга: при следующих ухудшениях с ним уже никто не будет связываться, станут отсылать ко мне. А я, даже если захочу отпихнуться когда-нибудь, все равно не устою против такой бешеной энергии. У нас впереди с ним всякие еще будут дни.

— Я должен жить полноценно, Дмитрий Григорьевич. Завтра ребята привезут телевизор. Не хочу отставать. А как только разрешите передвигаться в кресле или на костылях и допустите меня к телефону, тут уж я и вовсе развернуться смогу. С телефоном я вам горы сверну!

Но мне совсем не нужно, чтобы он сворачивал горы. Я понял: или придется уступить свой кабинет, дабы Златогуров мог полноценно участвовать в жизни нашего отделения, больницы, страны, или я должен побыстрее освободить для него отдельную палату. Он уже сегодня успел сгонять Раю в аптеку, чтоб она раздобыла костыли для соседа справа, и в ресторан — за икрой для очень тяжелого больного напротив, которому ни один из тех медицинских препаратов, что могу предложить я, помочь уже не в состоянии.

Из его палаты слышался постоянный говорок, он объяснял, кому надо позвонить, кого о чем попросить, кого с кем связать, а я гадал: обычное ли это проявление его жизненной энергии или просто форма торговли с провидением? И тут же осуждал себя: какое значение имеют побудительные причины, если он всем старается помочь и помогает? В какой-то момент чуть не поддался шальному побуждению рассказать ему о нашей хозяйственной затее, о переводе аппаратов с баланса на баланс, в чем мы даже не дилетанты, а полные профаны. Но вовремя остановился. Кто знает, какую волну погонит этот бешеный мотор, играющий и воюющий как-никак с самой судьбой? Не обрушит ли он на заинтересованные инстанции цунами, которое разнесет в щепки все, что попадется на его пути? Тут не шахматная партия, и не всякий сумеет ее рассчитать.

Мы, во всяком случае, не сумели: Егор из бухгалтерии вернулся ни с чем. Надо подумать, ответили ему, можем ли мы взять на себя еще одну материальную ответственность. Мне это кажется полной абракадаброй. При чем тут бухгалтерия? Ведь материальная ответственность будет на нашей больнице, может, даже на моем отделении. Вот что значит влезать не в свое дело. Гастроскоп, может, и мое дело, но зачем мне знать, где и как его добывают? С другой стороны, так и бы и помер, никогда про это ничего не узнав.

Приятели сидели у телевизора, смотрели футбол и попивали пивко. Пиво было баночное, посасывали они его, не переливая в стаканы, — прямо через заготовленное заводом место, где надо открывать. На столе, кроме банок, ничего не было.

— А все ж баночное пиво — это пиво!

— Ну и пей, пока есть.

— Много еще?

— Ящик целый. У меня один фирмач машину свою делает. Приезжает — я ему зеленую улицу. Сразу беру. Сегодня приехал и, что характерно, сразу ко мне в багажник этот ящичек и загрузил.

Компания весело посмеялась.

— Дешево он от тебя отделался.

— Ни хрена! Это подарок, а дело делом.

— Смотри как прошел! Во дает! Тарас, ты когда играл, часто за бугор ездил?

— Ты что! Я во второй лиге играл. У нас…

Марата Тарасова называли Тарасом не только в больнице. По-видимому, фамилия сама напрашивалась на кличку. Есть такие фамилии. Впрочем, и люди должны как-то соответствовать, не ко всякому прозвище пристает. В звездные мгновения футболисту Сальникову стадион кричал: «Сало-о-о!», директора одного солидного института по фамилии Колесников все научные сотрудники за глаза звали исключительно Колесом; или вот был в больнице доктор по фамилии Калган — такому и имени не нужно. Иные фамилии обречены на кличку, а другие почему-то нет: в отличие от Тарасова, Борисова, например, редко будут окликать Борисом. Черт его знает почему.

— Го-ол! Го-ол!

Закричали все сразу, точно на стадионе сидели, а не дома. Конечно, только в компании есть смысл сидеть у телевизора во время футбола. Весь смак в этих криках, в сопереживании, ощущении себя одним целым с толпой там, на трибунах. А одному смотреть футбол или хоккей — все равно что на шахматистов глядеть, а в самой игре не смыслить. Какой-то интерес, конечно, есть: как пришли, как сели, как руку пожали, как ходят вокруг стола, как прощаются.