Итало Кальвино - Наши предки

Рамбальд выходит из битвы с победой и без единой раны. Но доспехи, безупречные, девственно-чистые Агилульфовы доспехи все перепачканы землей, забрызганы вражьей кровью, покрыты следами ударов: вмятинами, царапинами, щербинами; султан сильно поредел, шлем поврежден, а щит облуплен как раз посредине таинственного герба. Теперь молодой воин чувствует доспехи своими, принадлежащими ему, Рамбальду Руссильонскому; ушло чувство неловкости, которое он испытал, надев их, броня сидит на нем как перчатка.

В одиночестве скачет он гребнем холма. Из долины слышится высокий голос:

– Эй, Агилульф, постой!

К нему направляется рыцарь. Поверх панциря у него темно-синий плащ. Это Брадаманта, которая гонится за светлыми доспехами.

– Наконец-то я тебя нашла, светлый рыцарь!

Первым его желанием было крикнуть: «Брадаманта, я не Агилульф, я Рамбальд!» – но он решает, что лучше сказать это, сойдясь лицом к лицу, и поворачивает коня ей навстречу.

– Наконец-то ты сам скачешь ко мне, неуловимый воин! – восклицает Брадаманта. – О, если бы мне дано было видеть тебя все время скачущим рядом, тебя, единственного мужчину, который ничего не делает как попало, с бухты-барахты, лишь бы полегче, как вся эта свора, что постоянно ходит за мной хвостом! – Говоря так, она пытается убежать от него, но все время оборачивается посмотреть, играет ли он с нею в догонялки.

Рамбальда так и подмывает сказать: «Как же ты не видишь, что я тоже из тех, чьи движения неловки и каждый жест выдает беспокойство и неутоленное желание? Но и я хочу только одного: стать человеком, который знает, чего хочет». Чтобы сказать ей это, он несется во весь опор ей вслед, а она, смеясь, говорит:

– Вот об этом дне я мечтала всегда!

Он потерял ее из виду. Перед ним – уединенная травянистая лощина. Ее конь привязан к шелковице. Все напоминает тот первый день, когда он преследовал ее, еще не ведая, что она женщина. Рамбальд спешивается. Вот она – лежит на мшистом склоне. Доспехи она сняла, на ней лишь короткая туника дымчатого цвета. Лежа она раскрывает ему навстречу объятия. Рамбальд приближается в своих светлых доспехах. Самое время сказать ей: «Я не Агилульф, смотри, доспехи, в которые ты влюбилась, теперь носят тяжесть тела, пусть молодого и ловкого, как мое. Неужели ты не видишь, что эта броня потеряла свою нечеловеческую безупречность и стала родом одежды, предназначенным для боя, полезным и выносливым снаряженьем, принимающим на себя все удары?» Ему хочется сказать все это, а он стоит с трясущимися руками, потом делает к ней несколько нерешительных шагов. Быть может, лучше всего было бы открыть лицо, снять доспехи, показаться в своем собственном обличье – именно сейчас, когда глаза у нее закрыты, а на губах выжидательная улыбка. Молодой человек нетерпеливо срывает с себя доспехи: вот сейчас Брадаманта откроет глаза и узнает его... Нет, она положила руку на лоб, как будто не желая мешать взглядом невидимому приближению несуществующего рыцаря. И Рамбальд бросается к ней.

– Да, да, я была уверена! – восклицает Брадаманта, не открывая глаз. – Всегда была уверена, что это возможно! – И она прижимается к нему. Они сливаются, и пыл у обоих равен. – Да, да, я была уверена!

Теперь, когда все совершилось, настал миг посмотреть друг другу в глаза.

«Она увидит меня, – думает Рамбальд, и в нем вспыхивают гордость и надежда, – и поймет все, поймет, как все было прекрасно и справедливо, и полюбит на всю жизнь!»

Брадаманта открывает глаза.

– Ты?!

Она вскакивает, отталкивает Рамбальда.

– Ты! Ты! – кричит она полным ярости голосом, а из глаз брызжут слезы. – Ты! Подлец!

Она уже встала на ноги и потрясает мечом, замахивается им на Рамбальда, опускает клинок ему на голову, но плашмя, оглушает его, так что он, подняв безоружные руки – то ли для того, чтобы защищаться, то ли чтобы обнять ее, – успевает только проговорить:

– Но скажи, скажи, разве не было хорошо? Потом он валится без чувств и лишь смутно слышит топот коня – это она скачет прочь.

Если несчастлив влюбленный, который только воображает поцелуи, не зная их вкуса, то в тысячу раз несчастнее отведавший их вкус и тотчас же от них отлученный. Рамбальд по-прежнему живет жизнью неустрашимого воина, его копье прокладывает дорогу там, где схватка всего гуще. Когда среди мелькания клинков он замечает темно-синий отсвет, то бросается к нему с криком: «Брадаманта!» – но всегда тщетно.

Единственный, кому он хотел бы поведать о своих муках, исчез. Иной раз, когда Рамбальд кружит по лагерю, особенно прямая осанка каких-нибудь лат или резкий жест поднимаемого налокотника заставляют его вздрогнуть, потому что напоминают Агилульфа. Что, если рыцарь не растворился, что, если нашел себе другие доспехи? Рамбальд подходит и говорит:

– Не сочтите за обиду, сударь, но не могу ли я просить вас поднять забрало.

Каждый раз он надеется, что перед ним предстанет пустота, но всегда появляется нос, а под ним – завитые усы. Сказав: «Простите», Рамбальд уходит прочь.

И еще один человек ищет Агилульфа. Это Гурдулу, который всякий раз при виде пустого горшка, или трубы, или бадьи останавливается и кричит:

– Господин! Приказывайте, мой господин!

Однажды, сидя на лугу у обочины дороги, он произносил длинную речь в горлышко бутылки, но вдруг кто-то прервал его, спросив:

– Кого ты в ней ищешь, Гурдулу?

То был Турризмунд, который, торжественно отпраздновав в присутствии Карла Великого свадьбу с Софронией, ехал теперь с женой и пышной свитой в Курвальдию, ибо получил от императора титул графа Курвальдского.

– Ищу хозяина, вот кого, – говорит Гурдулу.

– В этой бутылке?

– Его ведь никогда не было, моего хозяина, значит, его так же может не быть в броне, как и в бутылке.

– Да твой хозяин растворился в воздухе!

– Значит, я теперь оруженосец воздуха?

– Поедем со мной, будешь моим оруженосцем.

Они прибыли в Курвальдию. Страну нельзя было узнать. На месте деревень поднялись города с каменными дворцами, каналами, водяными мельницами.

– Ну вот, добрые люди, я вернулся, чтобы остаться с вами!

– Ура! Здорово! Да здравствует Турризмунд! Да здравствует его супруга!

– Подождите ликовать, пока сообщу вам, с чем приехал: император Карл Великий, пред чьим священным именем вы будете преклоняться отныне и впредь, пожаловал меня титулом графа Курвальдского...

– А-а... М-да... Карл Великий? Вот оно что...

– Вы не понимаете? Теперь у вас есть граф. Я буду снова защищать вас от притеснений, чинимых рыцарями Грааля!

– О, этих-то мы уж давно выгнали изо всей Курвальдии. Знаете, мы так долго подчинялись и подчинялись... А теперь увидели, что отлично можно жить и ничего не платить ни рыцарям, ни графам... Возделываем землю, заводим ремесленные мастерские, мельницы, сами стараемся добиться, чтобы все чтили наши законы, защищаем наши границы – словом, дела идут, грех жаловаться... Вы юноша благородный, и мы не забудем, что вы сделали для нас... Мы вам рады, живите здесь, только на равных...