Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”

Время идет, а я сижу в этой огромной куче еды и не собираюсь даже выходить отсюда. Выйти? А зачем, если здесь, в полумраке и серости старого бункера, я нашел все, что только может понадобиться крысе?

Там, снаружи, остались собаки, кошки, совы, вороны, ястребы, лисы, куницы и Крысолов…

Ты лежишь на спине с набитым едой ртом и вспоминаешь недавние головокружительные путешествия в поисках жалкой засохшей корочки хлеба. Там ты жрал даже мыло, свечи и капающее из моторов машинное масло. Там люди убивали крыс, лошадей, кур и друг друга. Каждый новый день приносил лишь неуверенность и беспокойство.

Тут ты живешь спокойно, без страха, живешь медленно и сонно, не ожидая никаких перемен, потому что все перемены могут быть только к худшему.

Лишь теперь, когда тебе ничего не угрожает, ты понимаешь, чем был тот страх, который никогда не оставлял тебя, который жил в тебе, расплывался по всему телу вместе с кровью в жилах.

Ты не тоскуешь по дневному свету, не скучаешь без солнца… Здесь царят серость, полумрак, иной раз близкий к полной тьме.

Ты привык к темноте и огибаешь ящики и предметы, даже не видя их — просто зная, что они здесь находятся. Кроме крыс и летучих мышей, висящих высоко под потолком и вылетающих отсюда лишь им одним известными дырами, здесь больше никого нет.

Ты стараешься забыть о людях, но у тебя ничего не получается.

Далекие содрогания земли, сильные и слабые сотрясения, от которых дрожат металлические банки,— все это явно дело рук человека. Крысы знают об этом и ненадолго замирают, подняв усы кверху,— прислушиваются, не приближается ли этот отдаленный пока грохот. Но беспокойство проходит, как только прекращают вибрировать бетон, стекло и металл. Тогда крысы снова падают на передние лапки и возвращаются к своей привычной жизни в тепле, сытости и лености.

Лишь теперь я замечаю, что крысы отсюда совсем не выходят на поверхность. Они слишком толсты, чтобы протиснуться по узкому желобу туннеля, соединяющего подземный лабиринт бункеров с внешним миром.

Когда-то они вошли сюда так же, как и я,— ведомые любопытством и надеждой набить свой вечно пустой желудок, а нажравшись и познав наслаждение постоянного насыщения, прекратили дальнейшие поиски и скитания. И даже если после долгого периода такой жизни в них снова вдруг просыпалось желание ещё хоть раз увидеть солнечный свет и черноту ночи, ощутить нежное дуновение ветерка, они уже были слишком толсты, а может, и слишком ленивы, чтобы протиснуться обратно… Они останутся тут до самой старости и смерти. Слабые и немощные, раздутые от постоянного обжорства и недостатка движения, старики одиноко доживают здесь свои дни между банками с салом и мешками с мукой.

Другие, разбитые параличом, который так часто нападает на старых крыс, предостерегающе попискивая, таскают за собой разжиревшие животы и неподвижные задние лапы. За ними тянутся полосы мочи, кала и крови, сочащейся из стертых до живого мяса животов.

Когда я раньше вместе с молодой самкой пробегал мимо них, мне были непонятны эти полные зависти и боли взгляды.

Она меньше размером, тоньше и изящнее, с более длинным, чем у остальных, корпусом. Наверное, именно поэтому она с такой легкостью преодолевает узкое отверстие туннеля. Вот опять она юркнула в него и пропала из виду, а я, шедший за ней, застрял на полпути. Теперь я с трудом, пятясь задом, выползаю обратно, оставляя на острых выступах стен клочки шерсти.

Я с нетерпением жду — вернется ли она? Бегаю от стены к стене. Обгрызаю краску с широкой стальной двери, рядом с которой навалены горы ящиков и коробок.

Она возвращается. Прижимается ко мне. От неё пахнет прибрежным песком, розами и копченой рыбой. Эти запахи пробуждают воспоминания…

Я тоскую… Как бы мне хотелось вернуться в дом, окруженный садом, в нору между корнями деревьев, к шумящей от ветра траве. Я бы ел свежий хлеб и согретые солнцем фрукты, хрустящие косточки… А может, мне удалось бы отыскать дорогу к портовой набережной? Я обжираюсь шоколадом, сухим молоком, прогрызаю картонку с сухарями.

Напряженность… Жажда, желание. Железы под хвостом вновь наливаются соками, набухают… Почему она сбрасывает меня со спины? Почему не дает обхватить себя лапками? Неужели она ждет потомства?

Я бегу за ней, преследую, загоняю под ящики.

Из проржавевших жестянок сочится жир, лапки становятся липкими.

Самка падает, переворачивается на спину. Измазанная салом, скользкая, липкая, она быстро бежит к выходу… Хочет выкупаться в песке или в воде, вычистить испачканную, жирную шерстку, чтобы она снова стала блестящей и шелковистой.

Я уже догоняю ее… Она протискивается с трудом, лишь благодаря скользкому слою налипшего на шерсть жира. Меня не пускает огромное, раздувшееся брюхо.

Я пищу от ярости.

Следы её запаха становятся все слабее и слабее. Я царапаю когтями, грызу выпирающий из стены камень, отчаянно рвусь вперед.

Вдруг чувствую ужасную боль в хвосте… Сзади меня кусает крыса. Укусы болезненные — в подбрюшье, в мошонку… Я продолжаю пытаться протиснуться дальше, хотя и понимаю, что это невозможно. Отступаю, упираюсь лапками, обороняюсь. Следующий укус — в основание хвоста — ещё больнее, чем предыдущие. Я задом напираю на кусающую меня крысу и отбрасываю её лапами. Разворачиваюсь в тесном проходе — покрытый взъерошенной шерстью шар разъяренного мяса.

Но обидчик уже исчез. Он нападал на меня, отлично зная, что я не могу повернуться, и удрал, испугавшись моих зубов. Это был старый толстый самец, обреченный оставаться здесь до самой смерти. Он кусал меня от злости, от ревности, от зависти…

А ты? Протиснешься ли ты когда-нибудь на ту сторону? Сердце бешено колотится в груди, бока дрожат, зубы стучат друг о друга. Ты тоже останешься здесь до конца!

Я жду, жду её возвращения. Отхожу только за тем, чтобы наесться. Возвращаюсь. Стачиваю зубы о подгнившую доску. Просовываю голову в отверстие. Ловлю ноздрями доносящиеся снаружи слабые запахи. Бегу обратно к ящикам, нажираюсь шоколада. Брожу вдоль стен, бегаю кругами. Возвращаюсь. Сую нос в туннель и вдруг чувствую её запах, сильный запах моей самки. Слышу её писк, слышу, как она мечется, чувствую её страх и раздражение. Я уже понял, что она не может протиснуться обратно. Она слишком растолстела. Наелась влажного зерна прямо с колосьев, смыла с шерстки жир и теперь, наевшаяся, пушистая, беременная, уже не может вернуться.

Мы сидим по обе стороны от прохода, пищим, злимся, снова и снова пытаемся протиснуться друг к другу.

У меня же есть огромное количество пищи и безветренная прохлада старого бункера… Сверху доносятся попискивания летучих мышей, но туда, под потолок, по гладким скользким стенам никогда не смогла бы вскарабкаться ни одна крыса. А мою самку ждет с той стороны мир опасностей, мир затаившихся в ожидании хищников, мир ловушек, голода и страха…