Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”

Еще один поворот, следующий зал. Столько света! Вот это неожиданность… Странные звери. Я пробегаю сквозь разрезанную вдоль корову — через её мозг, пищевод, позвоночник, сердце, легкие, желудок, печень, почки, кишки. Быстрее, быстрее бы выбраться из этих мертвых внутренностей.

Перепуганный, я останавливаюсь перед яркой, блестящей группой зверей, которых никогда раньше не видел вместе.

На корове стоит коза, на козе — лиса, на лисе — голубь. Все они мертвы…

Это человек сначала убил их, а потом водрузил друг на друга, вставив в пустые глазницы блестящие стеклянные шарики…

А рядом — ещё одна пирамида смерти. Конь, на нем — собака, на собаке — кошка, на кошке — петух. Чуть подальше — кабан, на нем — овца, на овце — индюк, на индюке — крыса. Крыса стоит на задних лапах, из широко раскрытой пасти торчат вперед острые резцы.

От ужаса я вжимаюсь в пол.

Ведь я совсем недавно видел этого самца — он бегал за самочками, прыгал через подземные ручьи, рыл нору в глинистой почве.

А теперь он стоит здесь — неподвижный, застывший… И только свет множества ламп отражается в его глядящих в потолок стеклянных глазах.

Я подбегаю к коню и рассматриваю ноги, копыта, шерсть.

Лак. Все покрыто лаком. Отлакированные трупы зверей, и среди них я — одинокая крыса — в холодном, неуютном, чужом интерьере.

Стеклянные глаза глядят на меня отраженным светом…

Я отступаю назад. Прыгаю в неплотно прикрытое окошко.

На ближайшей помойке нахожу размякшую капустную кочерыжку и поспешно набиваю себе желудок. Я всегда так жадно ем, когда что-то выводит меня из равновесия…

В норе я мгновенно засыпаю. Во сне снова вижу покрытого лаком коня, на нем — собаку, кошку и петуха. Их ведет за собой, а точнее — тащит за уздечку Крысолов… Тоже набитый опилками и покрытый лаком. Серый, сгорбленный, он шарит глазами по всем углам, как будто высматривает там меня.

Может ли быть такое, что Крысолов прячется в моих снах? И может ли он подстроить мне там ловушку? Может ли оттуда снова напасть на меня?

Я упорно, с жадным любопытством путешествую по незнакомым мне местам. Узнаю жилища людей, которые становятся и моими жилищами, потому что везде — под полами, в фундаментах, в подвалах, среди труб и коммуникаций живут крысы.

Мой взгляд с трудом пробивается туда, откуда разносятся голоса. Люди совсем недалеко от меня — они в залитом ярким, слепящим светом большом зале с высокими потолками. Я пытаюсь наблюдать за ними.

На улице гаснут огни, и постепенно наступает ночь. А тут все ещё светло. Холодный, серебристый или желтый свет падает сверху, с боков и даже струится снизу. Для нас — крыс — безопаснее всего здесь бывает ночью, когда изнуренные ожиданием, уставшие, измученные люди засыпают на скамейках, у стен или прямо на полу.

И тогда выходим мы. Проскальзываем между спящими телами, перепрыгиваем через лица, ноги, руки. Добираемся до сумок, чемоданов, свертков.

Если меня вдруг пугает случайный стон или крик во сне, я не бросаюсь бежать со всех ног, лишь поднимаю вверх прозрачные кончики ушей, шевелю вибриссами, проверяю, есть ли опасность.

Люди становятся опасны только тогда, когда они просыпаются, вскакивают, приближаются… Опасны их шаги — ведь ноги могут растоптать — и жесты швыряющих тяжелые предметы рук. Куда опаснее людей рыскающие здесь тощие собаки, которые лают, рычат, яростно нападают, и ещё кошки — быстрые, зоркие, подкрадывающийся без малейшего шороха.

Я уже достаточно хорошо знаю этот вокзал и расходящиеся отсюда коридоры, проходы, каналы, по ним можно добраться даже на далекие городские окраины. Здешние — вокзальные — крысы уже успели привыкнуть к таким, как я, пришельцам, которые внезапно появляются и так же внезапно исчезают.

В последнее время отношение к нам людей изменилось… Еще недавно, когда я, пробегая мимо, случайно задевал их лица и руки, они вскакивали, гонялись за мной, кричали, плакали… Теперь так поступают лишь немногие…

Я отражаюсь в его зрачках. Смотрю в темный глаз, который я только что задел вибриссами. Человек лежит неподвижно — точно спит. Но ведь он не спит. И не ловит меня… Лежит, уставившись в горящие на потолке лампы. Может, потому, что крыс стало так много, у некоторых людей больше нет сил прогонять нас? Они не делают этого, зная, что вместо нас все равно тут же прибегут другие.

Я высовываю свой нос из щели между каменными плитами и вижу серую массу людей, над ними повисло туманное облако выдыхаемого из легких пара, сигаретного дыма, влаги от сохнущей одежды и вспотевших тел. Я жду звуков, которые подскажут мне, что люди засыпают или уже уснули и я могу приблизиться к ним в поисках хлеба, сыра и других лакомств.

Сначала мы несмело и осторожно выползаем из щелей, нор, укрытий. Наша серость среди их одежды, одеял, свертков, узлов, сумок, мешков, коробок сливается с чернотой и линялыми расцветками одежды, с заплатами, дырами, швами… Я задеваю лежащие тела, пробираюсь под полами пальто, которыми они прикрываются от холода, заглядываю в полузакрытые глаза, в раскрытые рты…

Они лежат — неподвижные, бесчувственные, ни на что не реагирующие,— и только шорох струящейся в жилах крови и исходящее от тел тепло свидетельствуют о том, что они живы.

Прикрытый газетой, перевязанный веревкой мешок горкой возвышается прямо надо мной. Я подлезаю под него и начинаю грызть, стараясь приглушать скрежет моих зубов о пропитанное жиром полотно. Не торопясь, прогрызаю плохо поддающуюся ткань. Двигаю зубами все быстрее и быстрее. Заползаю внутрь. Пожираю крошки засохшего хлеба. Протискиваюсь поглубже и нахожу мешочек с кукурузой… Сушеная рыба! Запах доносится сверху. Разрываю полиэтиленовый пакет и промасленную бумагу. Рыба лежит передо мной — ароматная, хрустящая. Вгрызаюсь в жабры, продвигаюсь к голове. По запаху нахожу высохшие глаза и наслаждаюсь их вкусом.

Я наелся. Разворачиваюсь и ползу обратно… Скоро люди проснутся, а с набитым брюхом удирать труднее, чем с пустым. Если меня поймают — обязательно убьют, растопчут, раздавят, ослепят…

Я вспоминаю взъерошенного Старика с кровавыми глазницами, как он сидел у стены в подземном туннеле, а потом побрел за молодой самочкой. Помню, как он шел, прилепившись носом к её хвосту,— едва живой, испуганный тем, что вдруг лишился своего мира, утратил его контуры, очертания, фигуры, цвета, тени, оттенки, прозрачность, бесцветность, серость…

Неужели темнота становится другой, когда тебе выкалывают глаза?

Меня пробирает дрожь. Я вдруг чувствую себя в этом рюкзаке, как в ловушке, откуда надо удирать, и побыстрее. Не получается. Зерна под весом моего тела просыпались вниз, и теперь дорогу мне преграждает полиэтиленовый пакет. Нужно развернуться, разгрести лапками кукурузу и отыскать прогрызенное отверстие, иначе снова придется продираться через плотный материал, выгрызая новую дыру.