Генрих Манн - Верноподданный

Он открыл дверь. Агнес сидела, перевесившись через спинку стула, тяжело дышала и прижимала к губам носовой платок. Она подняла на него воспаленные глаза. Он увидел, что она чуть не задохнулась, что она тут, в каморке, наплакалась, пока он там в комнате пил коньяк и нес всякий вздор. Он было рванулся к ней с безграничным раскаянием. Она любит его! Она сидела здесь и во имя любви к нему все сносила. Еще мгновение, и он протянет руки, кинется к ней и со слезами попросит прощения. Но он вовремя сдержался из страха перед этой сценой и последующим сентиментальным настроением, которое стоило бы ему нескольких рабочих дней, а ей опять дало бы перевес над ним. Нет, он ей не покорится! Агнес, несомненно, все это умышленно преувеличивает. И он слегка коснулся губами ее лба.

— Ты уже здесь? — спросил он. — Я даже не видел, как ты вошла.

Она встрепенулась, хотела что-то ответить, но промолчала.

— Я только что проводил гостя, — сказал он. — Этакое еврейское отродье. В какие только перья не рядится! Прямо-таки тошно!

Дидерих шагал взад и вперед. Стараясь не встретиться взглядом с Агнес, он все быстрее носился по комнате и все больше входил в раж:

— Это наши заклятые враги! Они, изволите ли видеть, тонко образованны и поэтому плюют на все, что для нас, немцев, свято! Хватит с него и того, что мы его терпим. Пусть бы зубрил свои пандекты [47]и помалкивал. Начхать мне на этих эстетствующих умников! — все громче кричал он с намерением задеть Агнес.

Но она не откликалась, и он придумал новый ход.

— Все это потому, что теперь меня всегда можно застать дома. По твоей милости мне приходится сиднем сидеть в этих четырех стенах.

Агнес робко сказала:

— Мы уже шесть дней не видались. В прошлое воскресенье ты опять не пришел. Мне страшно, мне кажется, что ты разлюбил меня.

Он остановился и, глядя на нее сверху вниз, сказал:

— Дорогая, что я люблю тебя, не требует доказательств. Другой вопрос, жажду ли я каждое воскресенье лицезреть твоих теток и их рукоделие или болтать с твоим отцом о политике, в которой он ни черта не смыслит.

Агнес опустила голову.

— Раньше все было так хорошо. У тебя с папой уже сложились такие славные отношения.

Дидерих, повернувшись к ней спиной, смотрел в окно В том-то все и дело. Он боялся быть на короткой ноге с Геппелем. От своего бухгалтера, старика Зетбира, он получил сведения, что дела Геппеля сильно пошатнулись. Его целлюлоза низкого качества, Зетбир отказался ее покупать. Само собой, такой зять, как Дидерих, сущий клад для Геппеля. Эти люди его оплетают, и Агнес в том числе! Пожалуй, действует заодно со стариком. Он сердито обернулся к ней:

— И, кроме того, моя милая, то, что происходит между нами, честно говоря, это наше с тобой дело, и совершенно незачем впутывать сюда твоего отца. Наши с тобой отношения — это одно, а родственные связи — другое. Моя добропорядочность требует четкого разграничения.

С минуту Агнес не двигалась, потом встала, словно теперь все поняла. Она густо покраснела и двинулась к дверям. Дидерих нагнал ее.

— Послушай, Агнес, я не хотел тебя обидеть. Все это я говорил только потому, что я тебя безмерно уважаю… И могу даже прийти в воскресенье.

Она слушала его с застывшим лицом.

— Ну, не сердись же, Агнес, и улыбнись, — просил он. — Ты даже шляпу еще не сняла.

Она сняла шляпу. Он попросил ее сесть на диван, и она села. Даже послушно поцеловала его. Но, тогда как губы ее улыбались и целовали, взгляд был застывшим, отсутствующим. Вдруг она с силой притянула его к себе: он испугался, ему показалось, что это ненависть. Но потом убедился, что она любит его горячей, чем когда-либо.

— Сегодня было чудесно. Верно, моя маленькая, сладкая Агнес? — сказал он, ублаготворенный и благодушно настроенный.

— Прощай, — сказала она, лихорадочно протягивая руку за зонтиком и сумкой.

Дидерих еще только одевался.

— Однако как ты торопишься…

— Больше я, кажется, ничего не могу для тебя сделать…

Она была уже у дверей. И вдруг припала плечом к косяку и словно приросла к нему.

— Что случилось? — Подойдя ближе, Дидерих увидел, что она всхлипывает. Он положил руку ей на плечо. — Ну, что с тобой?

В ответ она судорожно, навзрыд заплакала. Казалось, слезам не будет конца.

— Агнес, Агнес, — повторял Дидерих. — Что случилось вдруг, мы же были так счастливы… — И беспомощно спросил: — Я чем-нибудь расстроил тебя?

Между приступами слез она произнесла, задыхаясь:

— Я не могу больше. Прости.

Он отнес ее на диван. Когда рыдания наконец утихли, Агнес пристыженно сказала:

— Я ничего не могла с собой поделать. Это не моя вина. Прости.

— Может, я виноват?

— Нет, нет. Это все нервы. Прости!

Он бережно и терпеливо проводил ее до экипажа. Но немного спустя ему и этот приступ стал казаться наполовину игрой, средством окончательно завлечь его в ловушку. С этого дня его настойчиво преследовала мысль о кознях, которые строятся против него, о посягательстве на его свободу и карьеру. Он защищался внезапной резкостью тона, подчеркиванием своей мужской самостоятельности, а как только чувствовал, что готов смягчиться, — холодностью. По воскресеньям, сидя у Геппелей, он был начеку, как во вражеском стане: сухо вежлив и неприступен. Когда же он закончит свою дипломную работу? — спрашивали у него. Этого он сам не знает, отвечал он, решение задачи будет найдено, может быть, завтра, а может быть, через два года. Он подчеркивал, что в финансовом отношении будет и впредь зависеть от матери. Ему еще долго придется все свое время отдавать делам и ни о чем другом не думать, А когда Геппель заговорил об идеальных ценностях жизни, Дидерих отрезал:

— Не дальше, как вчера, я продал своего Шиллера [48]. Я не страдаю никакими маниями, я на все смотрю трезвыми глазами.

Ловя на себе после такой отповеди немой и грустный взгляд Агнес, он на мгновение смущался, и ему чудилось, что не он сам это сказал, что он бредет сквозь туман, говорит не то, что нужно, и действует против собственной воли. Но ощущение это быстро забывалось.

Агнес приходила лишь в тот день и час, которые он назначал ей, и уходила, как только ему пора было идти в лабораторию или в пивную. Она больше не звала его в картинные галереи, не предлагала погрезить перед прекрасным пейзажем, с тех пор как он, остановившись перед витриной колбасного магазина, сказал, что такая витрина для него лучший вид эстетического наслаждения. Не без боли в душе он наконец заметил, что они теперь очень редко встречаются. Он упрекнул Агнес, что она не настаивает на более частых встречах.

— Прежде ты была другой.

— Я жду, — сказала она.

— Чего?

— Что и ты станешь, каким был прежде. О! Я уверена, что так и будет.