Генрих Манн - Голова

— Ну, да вы, господа, знакомы, — заметил Тассе, после чего император обратился за помощью к Ланна, Ланна в ответ на обиженную мину своего повелителя поднял глаза к небу. Но против Тассе бессильно было даже небо.

Генерал фон Гекерот долго скрежетал, пока его челюсти разжались. Он заявил, что только «поддает пару», но его возражение было явно неубедительным. Опять прилив крови к лицу и скрежет. Тогда Тассе пустился в объяснения, хотя к нему никто не обращался, — «зависть Англии к нашей торговле, соглашение превратит нас в ландскнехтов», — он полностью повторял свою речь о флоте, и удержать его не было возможности.

Император принюхивался; он давно бы повернулся спиной, если бы не запах! Вдруг он резко прервал Тассе:

— А вы видели хоть один корабль? Вы знаете, где бакборт?

Тассе молчал зло и тупо, обер-адмирал тщетно подсказывал ему ответ. Император презрительно рассмеялся, опять втянул носом запах йодоформа, сказал: «Ну, желаю вам поправиться», и с этими словами отошел. Все, кого угнетал Тассе, тоже расхохотались, и заразительнее всех Ланна. За это Тассе наградил его взглядом, говорившим: «Мы еще посчитаемся», после чего рейхсканцлер немедленно оборвал смех.

Тассе воспользовался паузой, пересек дорогу императору и сказал доверительно, только для него и для стоявших вблизи:

— Я, правда, не знаю, где бакборт, но зато я хорошо знаю, что вы, ваше величество, тайком завели шашни с царем [34].

Оцепенение. Даже император не нашелся что сказать и снова обернулся к рейхсканцлеру. Тот, бледный, как призрак, искал опоры, но под руку ему попался только стакан вина. Значит, шайке была известна секретная переписка! Чего только она не знала! И этого проклятого Тассе Ланна сам представил императору, надеясь, что он потопит себя!

«Плохо твое дело», — мимикой показал ему Тассе, пока император глядел в сторону. Когда он снова повернул голову, Тассе ухмыльнулся и лукаво произнес:

— Ваше величество, что, если об этом услышат англичане? То-то у них глаза рогом полезут.

— Что вы сказали? — Император смеялся, но на этот раз весело. — Как это вы сказали?

— Ну, я сказал, что у них глаза рогом полезут. — Тассе был воплощенное добродушие. Он невозмутимо смотрел, как император смеется, чуть не с завыванием, и как все общество до колик потешается на его счет. Ланна, который не смеялся, познал противника во всем его величии; противник был слишком уверен в своем превосходстве и готов бы даже поступиться его избытком!

Император похлопал Тассе по плечу.

— Вы человек по мне. — И обращаясь к Ланна: — Ну, Леопольд, как же быть? Пожалуй, он может снять с вас бремя ответственности? Тайны ваши он все равно уже разведал.

Ланна ответил весело и с достоинством, что готов нести бремя, пока его величеству не будет угодно освободить его, — меж тем как Тассе, чувствуя на плече высочайшую руку, кичился своим смирением.

Безоблачно настроенный император удостоил кое-кого разговором.

— Ну-с, Бербериц, иудейский согражданин? Швертмейер, вы опять что-то украли? Гаунфест, меня вам не обольстить. — Одновременно с шутками сыпались и милости. — Напомните мне, Флеше, господину Швертмейеру надо дать орден. Или лучше браслет госпоже Швертмейер.

А память какая! Он наизусть прочел молодому Шеллену какую-то газетную статью. Все дивились. Все были под обаянием, дамы очарованы, мужчины ошеломлены. Каждому он прямо смотрел в глаза: попирая мою внутреннюю свободу, — как чувствовал каждый. Но каждый трепеща подавлял в себе это чувство. А вслед ему шептал: «Вот это личность!» И дальше уже другие подвергались воздействию царственного ока, и еще другие могли любоваться гогенцоллернским профилем [35], линии которого, уходя назад, приближались к полукругу.

— Вот это личность! — сладостный трепет. Император обернулся. — Ну, Гаунфест, тенор, как дела? В следующую поездку на север беру вас с собой, будете воспевать вечернюю звезду.

— Незакатное величие северной звезды, — опустив веки, благоговейно выдохнул Гаунфест.

— И стихи сочиняете, Гаунфест? Конкурируете с Флеше? Но что с вами? — Флеше тоже стыдливо прикрыл глаза. — Вид у вас обоих такой, словно вы только что обручились.

Генерал и ротмистр растроганно молчали, пока император смеялся. Смеялся он благодушна.

— Мы все друзья, связанные одинаковым обетом… — растроганно начал Гаунфест, нежно смягчая голос и взглядом как бы замыкая в один магический круг и друзей и императора. — Во славу возлюбленного нашего повелителя.

— И он тоже? — спросил император, увидев подле Флеше Толлебена.

— Мой кузен, — пояснил генерал-адъютант, — просит у вашего величества милостивой защиты в своих сердечных делах.

Снизу, склонив голову набок, его величество оглядел длинноногого Бисмарка и лукаво прищурил глаза:

— Знаю, мой Леопольд не хочет отдать вам свою дочь. Приму меры. Уломаю Леопольда. — Милостивый жест рукой, затем крутой поворот в сторону Алисы Ланна. — Графиня, у нас общая тайна, настоящий заговор. Вы действительно согласны удовольствоваться Толлебеном? Да, да, мой Флеше его кузен. — Мгновенный взгляд ее умных глаз подтвердил императору, что она разгадана. Тогда он заговорил совсем в открытую: — Если вы поженитесь, у меня будет в вашем лице перестраховка против Леопольда. Потому что и вы, графиня, не преминете вести политику против папаши. На тот случай, когда он выйдет в тираж. Смейтесь, смейтесь, кстати, вы красиво смеетесь. Итак, нынче вечером мы с вами заодно против Леопольда. Он пока слышать об этом не хочет, но ему придется послушаться.

Они оба засмеялись, Алиса не менее кокетливо, чем он, а он не менее двулично. Казалось: две дамы, замышляющие интригу. Его величество напряг икры, округлил упругие бедра и покачивал головой; в то время как правая рука выразительно жестикулировала, недоразвитая левая пряталась, насколько возможно, под красный ментик.

Но тут новая идея завладела им — или, может быть, пока только беспокойство, словно все кругом, затаив дыханье, ждали новой идеи. Он повернулся, и тотчас навстречу потянулись осчастливленно-испуганные лица, ему стало противно. Но нужно было поддерживать приподнятое настроение и стараться, чтобы воодушевление не ослабевало. Он знал, с кем имеет дело: ничто не должно происходить помимо него, а где он, там должно что-то происходить… Два темных жгучих глаза преследовали его, как совесть, он встречал их всякий раз, как искал смены впечатлений, они гипнотизировали его, они дерзали не обмирать под его взглядом; в чем они обвиняли его? Напуганный и раздраженный император отмахнулся от их обладателя: «Назойливый субъект, подожди, я тебе еще насолю!» — и уцепился за Пильница:

— Ну-с, профессор, вас я давно собираюсь отделать как следует. Вы осмелились полемизировать с учением об откровении.