Григорий Белых - Белогвардеец

Кончилось голодное лето девятнадцатого года. Моросил, не переставая, нудный дождичек, с шуршаньем, струйками сбегая со стен домов. В темных переулках посвистывал ледяной ветер.

Жались в очередях мокрые и прозябшие петербургские жители. Шепотком рассказывали:

— Двигается сам генерал Юденич, а с ним офицерские полки. Командуют офицерскими полками латышские полковники; френчи на них англичанами пошиты, а пулеметы и танки французы прислали, чтобы доконать большевиков…

— Где ж тут устоять?

— Юденич-то, говорят, булки с аэропланов кидает. Как увидят наши аэроплан Юденича, бегут за ним, дерутся из-за булок…

Это был тяжелый год для Шкиды. Не было дров, не было одежды, обуви. Ничего не было. Хлеба выдавали по четвертке на день — осьмушку утром, осьмушку вечером. Кормили мороженой картошкой с тюленьим жиром.

В Губоно поговаривали: надо расформировать детдом. Викниксор каждый день ездил туда, ругался, просил, требовал. Викниксор хотел сохранить школу.

В эти дни не брали в Шкиду новых воспитанников. Но однажды на шкидском дворе появилась маленькая, худенькая женщина в потертом плюшевом жакете, а за нею, понурив голову, плелся мальчишка в дырявых валенках и в зеленом солдатском ватнике. Маленькая женщина пришла в канцелярию и спросила заведующего. Когда Викниксор покашливая вышел ей навстречу, женщина торопливо вытолкнула вперед упиравшегося мальчишку и плаксиво запричитала:

— Ради бога!.. Господин заведующий, примите сына… С голоду умираем…

— Нет! — сурово отрезал Викниксор, — не могу… Женщина тихо охнула, отшатнулась, минуту стояла неподвижно и вдруг повалилась на колени, припав головой к ногам Викниксора. Викниксор испуганно кряхнул, быстро отдернул ногу.

— Что за безобразие!.. Гражданка!.. — начал было он, пятясь, но видя, что женщина подползает к нему, поспешно сказал:

— Хорошо, хорошо! Сейчас же встаньте… Мальчик остается, я поговорю…

Женщина сразу перестала плакать. Поднялась с колен, высморкалась и заговорила:

— Дай вам Бог счастья…

Но Викниксор не дал ей продолжать.

— Дежурный, ключ! — сердито крикнул он на кухню. — Открой двери.

Кончилась перемена. В четвертом отделении все уже были на местах. В ожидании урока занимались своим делом. Джапаридзе вычерчивал на большом листе новую схему изобретенного им вечного двигателя. Горбушка и Мамочка решали задачи. Купец продавал Воробью дырявый валенок с оторванным голенищем.

— Купи!.. — рычал он, хватая за горло Воробья. — Ну-у?

— Куда же мне его?

— А мне куда?

Бобер, стуча кулаками по парте, распевал куплеты:

Нету хлеба, нету масла,

Электричество погасло.

Дайте свету!

У доски, задумавшись, стоял Янкель. Потом спросил:

— Какой у нас сейчас урок?

— История. Сашкец! — ответили ему.

Тогда Янкель крупно написал на доске: «Страсть не люблю уроков истории».

За дверью раздались знакомые быстрые шаги Сашкеца. Все мигом заняли свои места. Вошел преподаватель, а за ним мальчишка в зеленом ватнике, с узенькой, похожей на крысиную, мордочкой.

— Сядь сюда, — сказал Сашкец новенькому, указывая на пустующую последнюю парту. Новенький сел. Сашкец быстро прошел к столу, бросил книги, поправил пенсне и поздоровался с классом. Потом мельком оглядел комнату, заметил на доске надпись Янкеля, стер и сел за стол.

— Приступим, товарищи, к уроку, — сказал он.

В классе сразу стало тихо. Исчезли с парт посторонние книги, Джапаридзе запрятал свои чертежи, Янкель состроил умное лицо и, закатив глаза, замер, делая вид, что внимательно слушает. Но потом и вправду заслушался. Рассказывал Сашкец интересно, весело. Сорок минут прошли незаметно. Даже вздрогнули все, когда грянул звонок.

— Надеюсь, товарищи, вы хорошо запомнили? — сказал Сашкец, протирая пенсне. — На следующем уроке буду спрашивать. Постарайтесь отвечать бодро, как и подобает шкидцам…

Ребята засмеялись.

— Держите карман шире, — хмыкнул Купец.

— Кауфман! — грозно сказал Сашкец. — Что такое? Почему я должен держать карман шире?

— Потому что не ответят.

— А почему не ответят?

— Хлебентуса маловато! — крикнул Японец с Камчатки. — Супешник дерьмовый. Жрать хотца!..

— С осьмушки котелок не варит, — хмыкнул Купец.

— Товарищи! — Сашкец развел руками. — Как вам не стыдно! Правительство заботится о вас, оно отдает вам последнее: сапоги, дрова, хлеб.

— Которого нет! — крикнул Мамочка.

Снова ребята засмеялись. Каждый день ругались ребята с воспитателем, не потому, что были очень голодны, а просто желая подразнить его.

Беззлобно ругались, по-дружески. Но сегодня спор окончился неожиданно мрачно. С задней скамьи, заглушая смех и разговор, вдруг прозвучал незнакомый голос:

— Жиды виноваты! Оттого голод!

Тон был злой, не похожий на общий. Все с удивлением взглянули в ту сторону, откуда был голос, и увидели новенького. Новенький, уткнувшись в засаленный ворот ватника, исподлобья озирался по сторонам. Некоторое время ребята молча разглядывали его, потом Янкель удивленно протянул:

— Вот так отмочил!

— Ай да парень! — усмехнулся Купец и дернул его за рукав. — Это кто же «жиды»? А?

— Все, — ответил новенький.

— И Ленин жид? — подмигивая крикнул Мамочка.

— И Ленин, — мрачно сказал новенький. Весь класс дружно захохотал.

— Довольно! — вдруг резко сказал Сашкец и, нахмурившись, спросил у новичка:

— Как звать?

— Толя Коренев, — ответил мальчишка.

— Ну так слушай! — сказал Сашкец. — У нас в школе таких вещей не говорят. А слово «жид» забудь — понял? Я после с тобой потолкую…

Зазвенел звонок, и Бобер, неистово колотя кулаками по парте, снова запел:

Мотька Цыпка был самый тихий воспитанник во втором отделении. Он не кричал и не кувыркался вместе со всеми в переменах, никогда и ни с кем не стыкался, чтобы померяться силами. На уроках он не швырялся жеваной бумагой, не кукарекал и не воровал карандашей с учительского стола.

Мотька Цыпка тихо сидел за партой рядом со своим сламщиком Косаревым, и пока тот кукарекал и швырял жеваной бумагой, Цыпка решал задачи за себя и за сламщика. Цыпка был старостой. Он назначал дежурного и следил за уборкой.

На третий день после поступления в детдом, новенького Коренева переселили из старшего отделения во второе. Старшие решали уже уравнения с одним неизвестным, а Коренев только-только таблицу умножения зазубрил. Вот его и перевели.

Первый день Коренев вел себя тихо. Приглядывался к ребята. Потом успокоился. Народ здесь был все мелкий, не похожий на старшеклассников.

— Плашкеты! — пренебрежительно сказал он своему соседу по парте. Сосед его Шамала, толстый, розовый, губастый, прозванный так за свою прожорливость, ничего не ответил, лишь отодвинулся на всякий случай от новенького.