Артур Дойл - Опечатанная комната

— Могу я узнать, кто такой мистер Персивел?

— Он был доверенным клерком моего отца и с тех пор продолжает оставаться другом и советчиком сначала моей матери, а теперь и моим. Я просто не представляю, что бы мы делали без Персивела. Он читал письма, но только он один. Вот самое первое, полученное в тот день, когда отец вынужден был бежать семь лет назад. Прочтите его.

Вот текст прочитанного мною письма:

«Моя бесконечно дорогая жена!

С тех пор как сэр Уильям поведал мне, как сильно ты больна и как опасно для твоего сердца любое потрясение, я никогда не обсуждал с тобой мои коммерческие дела. Но настало время, когда я не могу больше, невзирая на риск, воздерживаться от горькой правды. Дела мои сильно расстроились, и это обстоятельство вынуждает меня расстаться с тобой на короткое время, но я поступаю так в полной уверенности, что очень скоро мы увидимся вновь. Ты можешь твердо на это рассчитывать. Разлука наша пролетит быстро и незаметно, моя любимая, поэтому не позволяй ей отражаться на твоем настроении, а пуще того — на твоем здоровье, ибо о нем я беспокоюсь более всего на свете.

А теперь у меня есть одна просьба, и я заклинаю тебя всем, что связывает нас вместе, исполнить ее в точности, как я прошу. В темной комнате, расположенной в конце коридора, выходящего в сад, той самой, что я использовал для занятий фотографией, имеются кое-какие вещи, которые я не хочу, чтобы кто-нибудь видел. Чтобы избавить тебя от мучительных раздумий, дорогая, позволь уверить раз и навсегда, что в ней не содержится ничего такого, чего я мог бы стыдиться. Тем не менее, я не желаю, чтобы ты или Феликс входили в эту комнату. Она заперта на ключ, и я призываю вас сразу по получении этого послания поставить печать на замочную скважину и больше ничего не трогать. Не продавайте дом и не сдавайте внаем, так как в обоих случаях мой секрет будет обнаружен. Пока ты или Феликс остаетесь в доме, я буду знать, что мои пожелания выполняются. Как только Феликсу исполнится двадцать один год, он получит право войти в комнату, но ни днем ранее.

А сейчас я прощаюсь с тобой, моя бесценная супруга. Во время нашей краткой разлуки ты можешь пользоваться услугами и советами мистера Персивела по поводу любой возникшей проблемы. Я ему полностью доверяю. Мне ужасно тяжело покидать Феликса и тебя даже на короткое время, но выбора, к сожалению, у меня нет.

Твой вечно любящий супруг,

Станислав Стэннифорд.

4 июня 1887.»

— Разумеется, все эти предметы касаются исключительно нашего семейства и носят частный характер, — извиняющимся тоном заговорил мой собеседник, — поэтому мне хотелось бы, чтобы вы рассматривали их с чисто профессиональной точки зрения. Я столько лет мечтал поговорить об этом.

— Польщен вашим доверием, и должен отметить, что чрезвычайно заинтересован изложенными фактами, — ответил я.

— Мой отец отличался почти маниакальным пристрастием к правдивости и в этом отношении всегда был скрупулезен до педантичности. Если он написал, что надеется в ближайшем будущем снова встретиться с матерью, а в темной комнате не имеется ничего постыдного, вы можете смело принять его слова на веру.

— Что же тогда там может быть? — не сдержался я.

— Мы с матерью и представить не могли. Все пожелания отца были выполнены точь-в-точь, как он просил. Мы опечатали дверь, и с тех пор она так и стоит. Мать прожила еще пять лет после исчезновения отца, несмотря на уверения врачей, что долго она не протянет. У нее было очень больное сердце. В течение первых нескольких месяцев она получила от отца два письма. На обоих стоял парижский штемпель, но не было обратного адреса. Оба были короткими и сходными по содержанию: скоро мы встретимся вновь и ни о чем не волнуйся. Потом наступило долгое молчание, тянувшееся до самой ее смерти, а затем я получил письмо от отца, носившее столь личный характер, что вам я его показать не могу. В нем он умолял меня никогда не думать о нем плохо, давал множество полезных советов и сообщал, что запечатанная комната больше не имеет такого значения, как при жизни матери. Вместе с тем, он писал, что ее открытие по-прежнему может болезненно отразиться на других людях, поэтому, по его мнению, это действие следует отложить до достижения мной совершеннолетия, когда время сгладит и залечит былые раны. А до тех пор он поручил заботу о комнате мне, своему сыну. Теперь вы понимаете, почему я, будучи бедняком, не могу ни сдать, ни продать этот огромный дом?

— Вы могли бы заложить его.

— Это уже сделал мой отец.

— Весьма своеобразное состояние дел.

— Мать и я были принуждены постепенно распродать мебель и рассчитать слуг, и сегодня, как видите, я должен один ютиться в крохотной комнатушке. Но мне осталось всего два месяца.

— Что вы имеете в виду?

— Очень просто, через два месяца я достигну совершеннолетия. Первым делом я открою эту дверь, вторым избавлюсь от дома.

— Вы не задумывались, почему ваш отец не вернулся, когда положение со вложенными средствами выправилось?

— Полагаю, он уже был мертв.

— Вы сказали, что он бежал за границу, будучи официально чист перед законом?

— Верно.

— Почему же он не взял с собой вашу мать?

— Не знаю.

— Для чего ему было скрывать свой адрес?

— Понятия не имею.

— Почему, наконец, он позволил любимой жене умереть и быть похороненной без него? Почему он так и не вернулся?

— И этого я тоже не знаю.

— Мой дорогой сэр, — начал я, — позвольте говорить с вами с профессиональной откровенностью юриста. Должен сказать, что мне представляется совершенно неоспоримым следующее: отец ваш имел очень веские причины скрываться за границей, и если против него никаких доказательств найдено не было, он, вероятно, считал, что в будущем таковые могут обнаружиться, почему и не решался отдаться в руки правосудия. Мне этот вывод кажется очевидным, иначе как объяснить все имеющиеся в нашем распоряжении факты?

Мои логические рассуждения не очень понравились собеседнику.

— Вы не имели удовольствия знать моего отца, мистер Олдер, — сказал он ледяным тоном. — Хотя я был еще мальчишкой, когда он покинул нас, для меня отец навсегда остался идеалом человека и джентльмена. Единственными его недостатками были обостренная чувствительность и бескорыстие. Одна только мысль, что кто-то по его вине потерял деньги, заставляла кровоточить его сердце. Честь свою отец ставил превыше всего, и любая теория, которая этого не учитывает, является ошибочной.

Мне понравилось, с каким жаром молодой человек защищает память отца, но факты все же говорили о другом, да и трудно было ожидать от него непредвзятого отношения в сложившихся обстоятельствах.

— Я для вас человек посторонний и только высказал свое мнение, — сказал я. — А теперь я вынужден вас покинуть. Мне довольно далеко добираться домой, а время позднее. История ваша заинтересовала меня в высшей степени, и я буду рад, если вы позволите узнать продолжение.